– Вот и мой отец не хочет. Да и мне, если честно, самому неохота вспоминать.
Разыгрывался ли этот спектакль для меня? Послушай, между нами ничего никогда не будет, и чем скорее ты вобьешь это себе в голову, тем лучше будет всем нам.
Или это просто его жестокое позерство?
Как же я восхищался людьми, которые говорили о своих пороках так, будто это их дальние родственники, с которыми они научились мириться, за неимением возможности от них отречься. Эти его «Да, и не только выпил» и «Самому неохота вспоминать» – как и «Я себя знаю» – намекали на ту область человеческого опыта, к которой я доступа не имел, в отличие от всех остальных. Как бы я хотел однажды сказать что-нибудь подобное при свете дня: я и сам не припомню, что делал вчера ночью…
Интересно, что значит «не только выпил», если по возвращении ему пришлось принимать душ. Для того ли ты принял душ, чтобы взбодриться, потому что не мог оставаться в сознании? Или для того, чтобы все забыть, смыв с себя грязь и низость прошлой ночи?
Ах, как это здорово – объявить о своих пороках, укоризненно покачав головой, а затем смыть все свежим абрикосовым соком, только что приготовленным больными пальцами Мафальды, и причмокнуть напоследок губами!
– А выигрыш ты откладываешь?
– Откладываю и инвестирую, док.
– Жаль, у меня в твоем возрасте не было таких мозгов, – избежал бы многих глупых ошибок, – вздохнул отец.
– Вы – и глупые ошибки? Честно говоря, док, я с трудом представляю вас даже просто воображающим глупую ошибку.
– Это потому что ты воспринимаешь меня как образ, а не как живого человека. Даже хуже: как образ старика. Но всякое случалось, глупые ошибки в том числе. Каждый в жизни проходит через traviamento – время, когда мы, скажем так, сворачиваем на иную тропу, иную via. Даже сам Данте. Кто-то оправляется, кто-то – притворяется, что оправился, другие – никогда не возвращаются или, струсив, не смеют начать, а иногда из страха ступить не на ту тропу обнаруживают в конечном счете, что прожили совсем не свою жизнь.
Моя мать мягко вздохнула, как бы предупреждая присутствующих, что эта речь запросто может обернуться целой придуманной на ходу лекцией от самого господина профессора.
Оливер принялся за второе яйцо.
Я заметил темные мешки у него под глазами. Он в самом деле выглядел изможденным.
– Порой traviamento оказывается правильной дорогой, док. Или, по меньшей мере, ничем не хуже прочих.
Мой отец, который успел уже закурить, задумчиво кивнул, тем самым давая понять, что не считает себя экспертом в подобных вопросах и с готовностью уступит тому, кто таковым является.
– Я в твоем возрасте не знал ничего. Но теперь все всё знают – и бесконечно говорят, говорят, говорят.
– Пожалуй, Оливеру сейчас нужно одно: спать, спать, спать.
– Сегодня, синьора Пи, обещаю: никакого покера, никакого алкоголя. Надену чистую одежду, отредактирую рукопись, а после ужина мы все посмотрим телевизор и сыграем в канасту[53], как пенсионеры в Маленькой Италии[54]. Но сначала, – добавил он с тенью ухмылки, – мне нужно ненадолго съездить к Милани. Вечером же – обещаю! – я буду самым послушным мальчиком на всей Ривьере.
Так и случилось. После короткой вылазки в Б. и обратно весь оставшийся день он был «зеленым» Оливером – ребенком не старше Вимини, со всей ее искренностью и чистотой, но без единого шипа. Он также заказал невообразимое множество цветов из местной цветочной лавки.
– Вы с ума сошли, – сказала мать.
Первый и последний раз за все время, что он гостил в нашем доме, он выразил желание подремать после обеда. И он в самом деле спал: проснувшись около пяти, он выглядел таким свежим, словно помолодел на десять лет: румянец на щеках, отдохнувший взгляд, ни следа от утренней изможденности. Он сошел бы за моего ровесника.
Как и было задумано, вечером мы все вместе расположились в гостиной (все свои!) – и смотрели мелодрамы. Больше всего мне нравилось, как все, включая случайно заглянувшую Вимини и Мафальду, занявшую свое любимое место у двери, бесконечно комментировали происходящее на экране и предсказывали исход каждой сцены, поочередно возмущаясь и издеваясь над нелепостью сюжета, актеров, персонажей.
– Это еще почему, а что бы ты сделала на ее месте?
– Я бы бросила его, вот что! А ты, Мафальда?
– Я считаю, ей следовало простить его с первого раза, а не тянуть так долго.
– С языка сняла! Поделом ей.
– Это точно!
Только один раз нас прервали. Раздался телефонный звонок: звонили из Америки. Оливер не любил растягивать разговоры и всегда завершал их почти по-грубому быстро. Мы слышали, как он бросил свое непременное «Давай!», повесил трубку и, не успели мы опомниться, уже сидел рядом и спрашивал, что пропустил. Он никогда не комментировал свои телефонные беседы, мы – никогда о них не спрашивали.
53
Канаста (от исп. сanasta – корзинка) – карточная игра, зародившаяся в начале XX века в Южной Америке, предположительно в Уругвае.
54
Маленькая Италия – район в Манхэттене, Нью-Йорк. Самый известный пример итальянского квартала в США.