Все в один голос принялись пересказывать ему пропущенную часть сюжета – в том числе отец, чья версия случившегося была гораздо менее точной, чем предложенная Мафальдой. Было столько шуму, что в конечном счете мы пропустили больше, чем отходивший к телефону Оливер. Все хохотали.
Позднее, когда очередной драматический поворот сюжета полностью захватил наше внимание, в комнату вошел Анкизе и, развернув старую промокшую насквозь футболку, показал свою добычу – гигантского морского окуня, чья участь была мгновенно решена: подать завтра на обед и ужин, чтобы все желающие могли наесться вдоволь. Потом отец решил угостить всех граппой – и даже налил несколько капель для Вимини.
В тот вечер мы рано отправились спать. Усталость была закономерным исходом дня. Я, вероятно, спал особенно крепко, потому как, проснувшись следующим утром, обнаружил, что со стола уже убирают завтрак.
Оливера я обнаружил на траве в саду, со словарем по левую руку и желтым блокнотом прямо под грудью. Мне хотелось, чтобы он выглядел измученным или пребывал в том же настроении, что и весь вчерашний день, но он уже работал не покладая рук.
Было неловко нарушать тишину. Хотелось по старой привычке притвориться, что я его не замечаю, – но теперь провернуть это было бы не так-то просто, особенно учитывая, что пару дней назад он сообщил мне, что раскусил мой маленький трюк.
Изменится ли что-нибудь, когда мы снова перестанем разговаривать, – ведь теперь-то мы оба знаем, что все это лишь притворство?
Скорее всего, нет. Наверное, мы только сильнее запутаемся, ведь неужели мы глупы настолько, чтобы снова изображать то, что уже опровергли?
Нет, я был не в силах больше сдерживаться.
– Я ждал тебя позапрошлой ночью. – Я упрекал его, как моя мать упрекает отца за позднее возвращение домой. Никогда не думал, что могу быть таким капризным.
– Почему ты не приехал в город? – последовал его ответ.
– Не знаю.
– Мы неплохо провели время, тебе бы понравилось. Ты хоть отдохнул?
– Вроде того. Ворочался, но отдохнул.
Он снова уставился в свои записи и продолжил шевелить губами – должно быть, желая показать, что полностью сосредоточен.
– В город сегодня поедешь?
Я знал, что отвлекаю его, и ненавидел себя за это.
– Может, потом.
Я должен был понять его намек, и я его понял. Но часть меня отказывалась верить, что кто-то может измениться в одночасье.
– Я и сам туда собираюсь.
– Понятно.
– Книгу, которую я заказывал, наконец доставили. Мне нужно забрать ее из магазина.
– Какую книгу?
– «Арманс»[55].
– Могу захватить ее, если хочешь.
Я посмотрел на него. Я ощущал себя ребенком, чьи родители, несмотря на все его намеки и уклончивые просьбы, не могут вспомнить, что обещали сводить его в магазин игрушек. Ни к чему ходить вокруг да около.
– Просто я надеялся, что мы съездим вместе.
– В смысле как в прошлый раз? – уточнил он, будто пытаясь помочь мне сказать то, что сам я не в силах произнести, и в то же время нисколько не облегчая эту задачу, словно забыл, что именно тогда случилось.
– Не думаю, что мы когда-нибудь повторим подобное. – Я пытался предстать благородным и смиренным в своем поражении. – Но да, именно так. – И в то же время загадочным.
То, что я, чрезвычайно стеснительный юноша, нашел в себе смелость произнести эти слова вслух, было заслугой сна, который грезился мне уже две или три ночи кряду. В нем Оливер с мольбой в голосе говорил мне: «Ты убьешь меня, если остановишься». Я помнил сюжет этого сна, но так его стыдился, что отказывался признаваться в этом даже самому себе. Я накинул на сновидение плащ и лишь изредка приподнимал полу, бросая внутрь спешный взгляд.
– Тот день принадлежит другой Вселенной. Нам не стоит ворошить…
Оливер внимательно слушал.
– Глас мудрости – твоя самая выигрышная черта. – Он оторвался от своего блокнота и уставился мне прямо в лицо, отчего мне стало не по себе. – Неужели я так сильно тебе нравлюсь, Элио?
– Неужели нравишься? – я хотел, чтобы мои слова прозвучали недоуменно, будто я не понимал, как вообще он может сомневаться в моей симпатии. Но потом, передумав и собравшись было смягчить свой ответ чем-нибудь вроде уклончивого «возможно», которое на самом деле значило бы «разумеется», – я вдруг выпалил: – Нравишься ли ты мне, Оливер? Да я боготворю тебя.