Я взял со стола книгу со стихами и принялся читать, и Марция ко мне присоединилась. Когда я собрался перевернуть страницу, она сказала, что еще не закончила. Мне это понравилось.
Увидев, что парочка рядом с нами собирается купить один из итальянских романов в переводе, я встрял в их разговор и посоветовал этого не делать.
– Вот, возьмите – в тысячу раз лучше. Хотя действие происходит на Сицилии, а не здесь, это, пожалуй, лучший итальянский роман нашего времени.
– Мы видели фильм, – заметила девушка. – Но неужели это лучше, чем Кальвино?[57]
Я пожал плечами.
– Кальвино и рядом не стоял, сплошной мусор и мишура. Хотя мне почем знать – я всего лишь ребенок.
Еще двое молодых людей в модных летних пиджаках, но без галстуков говорили о литературе с хозяином магазина; все трое курили. На столе рядом с кассой кое-как теснились бокалы, в основном пустые, и большая бутылка портвейна. Я заметил, что туристы тоже держат бокалы, – видимо, здесь была вечеринка в честь выхода какой-то книги и им предложили выпить.
Владелец лавки заметил нас и, почти извиняясь, что прерывает нашу беседу, одним взглядом спросил, не желаем ли мы пропустить по стаканчику. Я взглянул на Марцию и пожал плечами в ответ, как бы говоря: «Она, кажется, не хочет». Хозяин, по-прежнему молча, указал на бутылку и с шутливым неодобрением покачал головой – мол, жалко выбрасывать такой вкусный портвейн, хорошо бы мы помогли прикончить его до закрытия. Я наконец согласился; не отказалась и Марция. Из вежливости я поинтересовался, в честь какой книги была вечеринка. Стоявший в углу человек с книгой, которого я прежде не замечал, ответил:
– “Se l’amore”. «Если любовь».
– Хорошая? – спросил я.
– Полная чепуха, – ответил он. – Уж поверьте: я ее написал.
Я позавидовал ему. Позвидовал публичному чтению его книги, вечеринке, друзьям и поклонникам, съехавшимся со всех окрестностей, чтобы поздравить его в маленьком книжном магазине на углу маленькой площади в нашем маленьком городе, и оставившим после себя больше пятидесяти опустошенных бокалов. Позавидовал его привилегии принижать себя.
– Не подпишете и мне экземпляр?
– Con piaсere[58], – ответил он и, прежде чем хозяин магазина успел вручить ему фломастер, вытащил свою перьевую ручку Pelikan. – Не уверен, что эта книга для вас, но… – он позволил словам потонуть в тишине – с абсолютной покорностью, оттененной едва заметным напускным хвастовством; это выражение можно было перевести примерно так: «Вы попросили меня подписать книгу, поэтому я более чем счастлив сыграть роль знаменитого поэта, которым, как мы оба знаем, я вовсе не являюсь».
Я решил купить вторую книгу для Марции и попросил его подписать еще один экземпляр; в этот раз он добавил пышный завиток к своему имени и снова заметил:
– Думаю, эта книга и не для вас, синьорина, но…
Я снова попросил записать обе книги на счет моего отца.
Пока мы ждали у кассы, наблюдая, как продавец сначала бесконечно долго заворачивает каждое издание в блестящую желтую бумагу, затем перевязывает лентой и на ленту приклеивает фирменную серебряную наклейку, я подкрался к Марции и – быть может, просто потому, что она стояла так близко, – поцеловал ее за ухом.
Мне показалось, она вздрогнула, но не пошевелилась. Я поцеловал ее вновь. Потом, замерев, прошептал:
– Неприятно?
– Конечно нет, – прошептала она в ответ.
Когда мы вышли, она не выдержала:
– Почему ты купил мне эту книгу?
На секунду мне показалось, что спросит она не о книге, а о поцелуе.
– Perсhé mi andava, просто мне так захотелось.
– Да, но почему ты купил ее мне – зачем покупать мне книгу?
– Я не понимаю, почему ты спрашиваешь.
– Любой идиот поймет, почему я спрашиваю. Но не ты. Неудивительно.
– Я все еще не понимаю.
– Ты безнадежен.
Я взглянул на нее, напуганный нотками гнева и досады, звеневшими в ее голосе.
– Если ты не объяснишь, я начну воображать себе всякую ерунду и буду чувствовать себя ужасно.
– Козел ты. Дай сигарету.
Не то чтобы я не догадывался, к чему она клонит, скорее просто не мог поверить, что она и правда меня раскусила.