Граппа и самбука – очередной заход.
– Мне хотелось переспать со всем Таиландом. И весь Таиланд, как оказалось, со мной заигрывал. Невозможно было ступить и шага, не наткнувшись на чей-нибудь многозначительный взгляд.
– Возьми, попробуй эту граппу и скажи мне, что ее настаивал не сам дьявол, – перебил хозяин магазина.
Поэт позволил официантке налить себе еще одну рюмку, но в этот раз принялся неспешно ее потягивать. Фальстаф же, напротив, залпом осушил свою. Как и Straordinario-fantastiсo, которая разом опрокинула граппу себе в горло. Оливер причмокнул губами. Поэт сказал, что этот напиток возвращает молодость.
– Я люблю пить граппу ночью, она придает мне сил. Но тебе, – он обратился ко мне, – конечно, не понять. В твоем возрасте, Господь свидетель, омоложение ни к чему.
Он наблюдал, как я делаю большой глоток.
– Чувствуешь?
– Что именно? – спросил я.
– Как молодеешь. Рождаешься заново.
Я сделал еще один глоток.
– Не особо.
– Не особо… – повторил он удивленно и разочарованно.
– Все потому, что он и так молодой, – вставила Лючия.
– Это верно, – отвозвался кто-то, – помолодеть и переродиться может лишь тот, кто уже не молод.
Поэт:
– Переродиться в Бангкоке несложно. Помню, одной теплой ночью, сидя в номере своего отеля, я думал, что сойду с ума: то ли от одиночества, то ли от гомона снаружи, то ли просто по воле дьявола. И именно тогда я начал размышлять о Сан-Клементе. Меня охватило неясное, туманное чувство – отчасти возбуждение, отчасти тоска по дому, – и в голову одна за другой пришли метафоры… Вот отправляешься ты в путешествие, и в голове у тебя образ того места – ты намерен понять его, стать его частью. А потом вдруг обнаруживаешь, что с жителями этой страны у тебя нет ничего общего. Ты даже не понимаешь невербальные сигналы, которые, как тебе казалось, едины для всего человечества. И тогда ты решаешь, что жестоко ошибался и считанные тобой сигналы – лишь плод твоего воображения. Однако, начав копать глубже, вдруг осознаешь, что, несмотря на доводы рассудка, тебя все еще влечет к этим людям, – и в то же время не до конца понимаешь, чего на самом деле от них хочешь и чего они хотят от тебя, почему смотрят так недвусмысленно… Потом ты убеждаешь себя, что это лишь твои фантазии. И вот ты уже готов собрать чемодан и вернуться в Рим, потому что все эти таинственные сигналы уже окончательно сводят тебя с ума. Но тут в тебе что-то перещелкивает, и, точно обнаружив потайной ход, ты вдруг понимаешь, что эти люди нуждаются в тебе так же отчаянно, как и ты в них. Только самое ужасное в том, что, несмотря на большой опыт, легкое отношение к жизни и способность преодолевать смущение, ты все равно чувствуешь себя потерянным. Я не говорил на их языке и не знал ни языка их сердец, ни своего собственного. Повсюду мне мерещились вуали, за которыми обязательно что-нибудь скрывалось: вот они – мои желания, но за ними – другие, о которых я не знал, или о которых не хотел знать, или о которых лишь всегда догадывался. Это либо чудо, либо сущее проклятие… Как и любой опыт, который оставляет отпечаток на наших жизнях, та поездка словно вывернула меня наизнанку, выпотрошила, исчетвертовала. Она показала мне все мои облики – и даже больше; показала, какой я, когда средь бела дня жарю овощи для семьи и друзей, напевая себе что-нибудь под нос; какой – когда просыпаюсь от холода среди ночи и хочу лишь одного – надеть поскорее свитер, усесться за стол и написать о себе то, чего никто обо мне не знает; какой – когда кого-нибудь хочу или мечтаю остаться один на целом свете; какой – когда меня терзают противоречивые чувства, словно разделенные временем и расстоянием, – и каждое из них клянется, что лишь оно истинно и несет мое имя… я назвал это синдромом Сан-Клементе. Сегодняшняя базилика Сан-Клементе построена на месте бывшего убежища гонимых христиан и дома римского консула Тита Флавия Клемента[83]. Этот дом был сожжен во времена правления императора Нерона[84], и на обгоревших руинах, там, где, должно быть, оставался котлован, – римляне построили подземный языческий храм для поклонения Митре[85] – богу утра и света, над которым ранние христиане позднее построили другой храм, названный (случайно или нет – еще предстоит изучить) в честь другого Клемента – Папы Римского, Климента I[86]; а сверху этого храма затем был построен еще один, позже сгоревший, – и уже на его месте появилась сегодняшняя базилика. Копать можно глубже и глубже. Как подсознание, как любовь, как память, как само время, как каждый из нас, – эта церковь построена на руинах прошлых сооружений – которые, в свою очередь, были построены поверх предыдущих; нет ни дна, ни начала, ни конца – лишь бесчисленные слои, и секретные ходы, и соединенные между собой помещения – вот христианские катакомбы, а рядом – может, даже еврейские… Но, друзья мои, как говорил Ницше[87] – я поведал вам мораль прежде, чем рассказал саму историю.
83
Тит Флавий Клемент (50–95 гг.) – государственный деятель Римской империи из династии Флавиев, консул 95 года и христианский святой.
87
Фридрих Вильгельм Ницше (1844–1900) – немецкий философ, классический филолог, композитор, поэт.