Поезд затормозил на несколько секунд и выпустил пятерых пассажиров. Стоял привычный гул; спустя мгновение он сменился громким треском двигателя. Затем так же легко, как остановились, вагоны, заскрипев, снова заскользили по рельсам – один за другим – и, наконец, покинули станцию. Абсолютная тишина.
Я на секунду задержался под деревянным навесом. Все здесь, включая заброшенную будку, пропахло бензином, смолой, краской и мочой. И как всегда: дрозды, сосны, цикады.
Лето.
Я редко вспоминал о приближении учебного года, но теперь был особенно рад жаре и солнцу, поскольку благодаря им казалось, что впереди еще месяцы свободы.
Вскоре после моего прибытия к соседнему перрону примчался direttissimo до Рима – этот поезд никогда не опаздывал. Три дня назад мы ехали на точно таком же. Я вспомнил, как смотрел тогда из окна и думал: через несколько дней ты вернешься, и будешь снова одинок, и возненавидишь все, так что не дай застать себя врасплох. Готовься. Я репетировал расставание; не только чтобы предотвратить боль, заранее принимая ее в маленьких дозах, – но и, как все суеверные люди, надеялся, что моя готовность смириться с худшим заставит судьбу надо мной сжалиться. Точно солдаты, которые тренируются сражаться ночью, я жил во мраке, дабы не ослепнуть, когда опустится тьма. Я репетировал боль, чтобы смягчить ее. Употреблял крошечными дозами.
Так, теперь повторим.
Вид на залив: галочка.
Запах сосен: галочка.
Будка станционного смотрителя: галочка.
Вид на холмы вдалеке – как напоминание о том утре, когда мы в очередной раз отправились в Б. на велосипедах, а потом неслись вниз по склону и чуть не сбили цыганскую девочку: галочка.
Запах мочи, бензина, смолы, эмалевой краски: галочка, галочка, галочка – и галочка.
Анкизе взял у меня рюкзак и предложил понести его. Я отказался: рюкзаки должны носить только их владельцы. Почему – Анкизе не понял, но рюкзак вернул.
Он спросил, уехал ли синьор Уллива. Да, сегодня утром.
– Triste[100], – заметил он.
– Да, немного.
– Anсhe a ma duole, мне тоже больно.
Я избегал его взгляда, не желая разговаривать и вообще поднимать эту тему.
Когда я вернулся домой, мать принялась расспрашивать меня о поездке. Я сказал, что мы не делали ничего особенного: посмотрели Капитолий, Виллу Боргезе и Сан-Клементе, а все остальное время просто гуляли по городу. Видели много фонтанов. Ночами оказывались в необычных местах. Дважды ходили на ужин.
– Ужин? – переспросила мать, сдерживая торжествующее «Я все-таки была права, не так ли?» – И с кем же?
– С людьми.
– Какими?
– Писателями, издателями, друзьями Оливера. Мы встречались с ними каждый вечер и гуляли до утра.
– Еще и восемнадцати нет, а он уже живет la dolсe vita[101], – едко усмехнулась Мафальда. Моя мать согласилась.
– Мы обставили твою комнату как прежде. Подумали, ты будешь рад наконец туда вернуться.
Меня тут же охватили гнев и разочарование. Кто им позволил? Наверняка они (вместе или по отдельности) просто решили сунуть к нему нос.
Конечно, я знал, что в конце концов снова перееду в свою прежнюю комнату. Но все же надеялся на медленный и плавный переход к тому укладу жизни, который царил у нас в доме до приезда Оливера. Я представлял, как лежу в постели, безуспешно пытаясь найти в себе смелость встать и дойти до его комнаты. Одного я не предвидел – что Мафальда к этому времени уже сменит его постельное белье – наше белье. К счастью, тем утром я еще раз попросил его отдать мне вздымающуюся рубашку – заранее убедившись, что он носил ее не снимая все три дня в Риме. В отеле я положил ее в пластиковый пакет для грязного белья и был готов к тому, что, скорее всего, должен буду скрывать ее от любопытных глаз до конца своих дней. Иногда по ночам я вытаскивал ее из пакета, чтобы удостовериться, что она не пропахла пластиком или моей одеждой, и прижимал к себе, и оборачивал вокруг себя рукава, и выдыхал его имя в темноте: Уллива, Уллива, Уллива – так Оливер называл меня своим именем, подражая Мафальде и Анкизе; и так же называл его я, в надежде, что в ответ он назовет меня моим; я шептал свое имя, представляя, что это делает он, а потом, что это делаю я: Элио, Элио, Элио.