Ну что, повеселимся?
Бумбокс выдает мощные гитарные аккорды. Я не знаю слов, а то начала бы подпевать во весь голос. Мне вдруг становится легко — настолько, что я распахиваю дверь, и ветер мгновенно выдувает из гаража затхлую табачную вонь. Пустые бутылки из-под водки и вина отправляются в коробки и вместе с ними — на свалку. Спина становится мокрой от пота, но сбавлять темп не хочется. Я сбрасываю куртку и хватаюсь за швабру.
— А ты танцуй, танцу-уй, — неуверенно подхватываю я на втором припеве, — на перекрестке дожде-ей![13]
— Круто тут у тебя.
За порогом мнется Стася. Войти не решается — боится наследить.
— Шейк-шейк! — выкрикиваю я в рукоятку швабры, как в микрофон, и убавляю громкость, а затем машу Стасе рукой, чтобы заходила.
— Джона нет?
— Не-а. — Пользуясь вынужденной передышкой, я делаю глоток «Индиан Тоника» из заранее купленной литровой бутылки. Завтра нужно будет притащить чего-нибудь пожевать. — Ушел куда-то.
— Может, тебе помочь?
По глазам вижу: надеется, что откажусь. Как бы не так.
— Второй швабры у меня нет, но там в пакете полироль и куча тряпок — нужно протереть пыль, а потом освободим стены. Хорошо бы кресло передвинуть ко входу и все-все завернуть в пленку.
— Зачем? — спрашивает она плоским голосом.
— Чтобы можно было красить, разумеется. Но пока что — пыль.
Некоторое время мы работаем молча, каждая в своем углу. Музыка чуть слышна.
— Майя, — подает голос Стася. — Ты реально ездила с Прелей в Москву?
— Да что ж такое, — усмехаюсь я, выжимая тряпку. — Мы ездили ко мне домой. Нужно было забрать кое-какие вещи для распродажи. Все.
— А Преля тебе на фига?
— Потому что он никогда там не был. Это просто поездка, почему меня все о ней спрашивают?
— И я не была, — почти шепчет она.
Я опираюсь на швабру и долго смотрю на Стасю, прикидывая, действительно ли она настолько глупа, как хочет казаться, или все понимает, но сказать не может.
— Если Джон заставит тебя целовать мои ноги, то да, я обеспечу тебе прогулку по Царицыно.
Смысла она явно не считывает и, судя по изменившемуся выражению ее лица, готова швырнуть в меня грязной тряпкой.
— А Илья это сделал, — поясняю я как можно мягче. — Он настолько боится Джона, что вылизывал мне ботинки. Вот эти самые. Так себе история, поэтому мне хотелось показать ему выбор. Москву, например. Хотя подошел бы любой город.
— Не знала про ботинки, — бормочет Стася и возвращается к полировке шкафа, убитого настолько, что его не спасла бы и ванна полироля. — Теперь он пиздит, что той ночью тебя распечатал.
— Распеч… Ага. Ни много ни мало. Я что, похожа на человека, который никогда не был в отношениях?
— Преле все равно никто не верит. — От моей откровенности она окончательно тушуется. — Ты так легко об этом говоришь…
— Вряд ли легче, чем Илья.
— По-другому. Как звали твоего парня?
— Неважно, — говорю я и налегаю на уборку. Придется повторить все проделанное еще раз пять, чтобы результат стал сколько-нибудь заметен.
— Почему вы расстались?
— Неважно.
— Ты его все еще любишь?
— Нет. — Я впервые признаюсь в этом кому-то, кроме себя. И впервые — вслух. — Но помню. Так что никакие новые отношения в мои ближайшие планы, как ты понимаешь, не входят. Тем более с Ильей.
— Он мерзкий. Не представляю, как вообще с ним можно захотеть.
«Из жалости», — думаю я, но вслух ничего не говорю.
— Я бы хотела его добиться, — снова подает голос Стася. — А Вика, наоборот, говорит, что мечтает разлюбить. Но он запал на тебя.
Это она не об Илье, конечно, — о Джоне. Бедный мой человек. Я понимаю, почему Джон тебе нравится: красивый мальчик, будто бы не отсюда. Отменный манипулятор. Но я все еще тушенка, в то время как вы, ты и твоя подруга, — вскрытые и вылизанные пустые банки. Всего этого ты, разумеется, никогда от меня не услышишь.
— Мне жаль, — говорю я. — Это пустая трата времени.
Она обнимает меня за плечи. Настолько неожиданно, что я роняю швабру и просто стою, стиснутая кольцом ее рук.
— Не встречайся с ним, пожалуйста, — шепчет Стася хриплым прокуренным голосом. — И без тебя все сложно.
— Помоги мне сдвинуть шкаф, — прошу я, и мы двигаем чертов шкаф, сам по себе не тяжелый, но забитый чем-то — не знаю чем — настолько, что я опасаюсь за его сохранность — нет, стоит, хоть и кренится во все стороны сразу. Я смахиваю шваброй паутину со стен и потолка и заново осматриваю вагончик, пытаясь представить, каким он станет. — Матовый черный, — говорю, подняв указательный палец. — Слева будет надпись: «Если ты выбрал нечто, привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса»[14]. А здесь… Хм.