Вильгельм отбросил испачканный платок, достал другой и тут же прижал его к носу. Был он совсем молодым парнем, невысоким и кривоногим с ярко-рыжей гривой волос, выбивающихся из-под дурацкого берета. Ширина плеч и большие кулаки косвенно намекали на изрядную физическую силу. Смотрел он открыто, в глазах не наблюдалось ни тени страха. Но это не был взгляд идиота, который степень опасности видит лишь в его личной угрозе окружающим и никак — в угрозе окружающих для себя: я могу бить, а меня-то бить за что? Принц определил Стефана, если не другом, то не врагом — это точно. Говорил он почему-то на смешном иломанцевском говоре ливонского языка. Стало быть, с одного взгляда определил, что Дюк не самый местный в этих местах парень.
— Можно на английском, ваше величество, — чуть поклонился Стефан. — Я бывал на островах, знаком с вашим языком.
— Хорошо, Дюк, — ответил принц и произнес интересную фразу, смысл которой затерялся в рычании и подвывании, выданных Вильгельмом.
Стефан сделал строгое лицо и на родном, хунгарском языке поинтересовался: какого черта английский принц делает в глуши центральной части Европы?
— Ладно, ладно, — махнул рукой Вильгельм. — Я тут в великой печали, мне нужно дружеское участие. Хоть немного.
— Можете рассчитывать на меня, — Стефан приложил правую ладонь к груди, типа на сердце. — Что здесь такое происходит?
— Вы запах чувствуете? — поинтересовался принц и тут же махнул платком, на миг оторвав его от своего носа. — Неправильная постановка вопроса. Впрочем, неважно. Я не так давно видел источник этого запаха, точнее — источники.
Дюк не стал ничего говорить, решив, что принц сам решит: что сообщать, а что — не стоит.
— Итак, там люди, — снова проговорил Вильгельм. — Точнее, раньше они были живыми людьми. Часть из них я знаю, но имеются и совсем незнакомые, в основном — девушки. Местные девушки, не знатного рода.
Его снова передернуло от спазма, но он сдержался.
— Нельзя ли переговорить в другом месте? — спросил Дюк. — Может, стоит отойти чуть подальше, где тяжесть воздуха не столь явна?
— Можно, — согласился принц. — Только все равно придется возвращаться. Здесь лежат мои люди, я не могу их так бросить.
— Так давайте дойдем до ближайшей деревни, наймем там крестьян с лопатами, они за несколько грошей проделают все в лучшем виде, — предложил Стефан.
— Или побьют нас с вами камнями.
— Почему?
— Так проще, — пожал плечами Вильгельм. — Девушки-то — местные. А горе, сами понимаете, требует мгновенного утоления жажды мести, в степени вины никто разбираться не будет.
Дюк был согласен с англичанином. Хотя, какой он к чертям собачьим англичанин: потомок норманнов, его предками были и Вильгельм Первый Завоеватель, и Роберт Третий Куртгёз, и Вильгельм Второй Руфус. Цвет волос и синева глаз — вот его северная душа, неудержимость и буйство в драке — вот его северный характер. Это сейчас надутая Священная Римская империя жаждет овладеть так и непокоренными островами, пытаясь вернуть себе былое величие. Овладеть не мечом, а королем: дочь Генриха Первого, Матильда, была замужем за императором Генрихом Пятым. Вот ведь какая коллизия.
— Я согласен с Вами, — сказал Стефан. — Мы сделаем, что от нас возможно, чтобы не оставить тела неприбранными. Только позволите ли один вопрос?
— Да запросто, друг мой.
— Какого черта Вы делаете в глуши центральной части Европы? Уж простите за прямоту.
Вильгельм позволил себе под платком ухмыльнуться, выдержал паузу и ответил:
— Истина может привести в Ад. Вся история мира показывает, что истина не может допускать альтернативы[10].
«Что бы это значило!» — не вопрошая, а, как бы, усмехаясь, подумал Дюк.
3. Ассасины
Дело было очень непростым: выкопать с помощью топоров и мечей яму, в которую можно бы было поместить семь человеческих тел. Как раз сложностью и было это самое помещение трупов. Вильгельму приходилось неоднократно падать на колени, сотрясаясь в рвотном позыве. Да и сам Стефан, как бы ни крепился, но желудок свой опустошил.
Собаки, что сбежались откуда-то на запах мертвечины, рычали и показывали пришедшим людям клыки. Но люди показали им свою волю: метко пущенные камни перебили у одной твари, особенно ярившейся, хребет. Другие не решились на нападение. Они чувствовали, что эти два человека их не боятся нисколько, ненавидят, пожалуй. Вообще, одичавшие собаки — это существа, показывающие всю уродливость животного мира, который перенял от человека все его худшие качества. Волки таких тварей убивают безжалостно, потому как и у волков есть свои правила. У диких псов правил никаких нет, разве что одно — выжить любой ценой.
Мертвые люди были чрезвычайно страшны. Они были убиты не так давно, чтобы разложение исковеркало тела до неузнаваемости. Кто-то, предавший людей жутким истязаниям, уже после их смерти совершил еще один чудовищный акт: мертвецов облили чем-то, что съедало плоть и обугливало кости. Особенно тщательно это было проделано с лицами покойных, видимо для того, чтобы опознать человека было бы почти невозможно.
Одежда осталась, точнее, фрагменты таковой. По ней можно было судить, приблизительно, конечно, о половой принадлежности несчастных. Три крепких мужчины, причем один был в юбке, и четыре девушки, причем одна была в штанах.
Ни Стефан, ни Вильям не произнесли ни слова. Спазмы желудков способствовали быстрой потере сил, хотелось пить, но в такой атмосфере и дышать-то было практически невозможно. Выкопав вместительную яму, уложив в нее сосновый лапник, они, содрогаясь, на грубо схваченных веревкой волокушах из той же сосны перевезли все тела в могилу, укрыли лапником, а потом засыпали землей.
Собаки, до этой поры с интересом наблюдающие поодаль и комментирующие каждое перемещение визгливым лаем, словно по команде снялись разом со своего смотрового пункта и умчались в лес.
Запах тоже развеялся, разнесся ветерком прямо к облакам, чтобы небесные твари: голуби, ангелы и ясные соколы могли понять, что там внизу опять случилась беда. Однако вся одежда двух старателей пропиталась этим отвратительным духом так, что хотелось содрать ее с себя вместе с кожей.
Они выложили над могилой небольшую горку из камней, а потом Вильгельм сказал речь.
— Ранульф, Жоффруа, Уильям, Адела и вы, неизвестные девушки, — покойтесь с миром. Я не знаю, кто ваш убийца, но я знаю причину убийства. Простите меня. Это моя вина, мой крест. Вы не останетесь неотмщенными, Господь этого не позволит. Сказано в Библии: «Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?»[11]
А Стефан ничего не сказал. Только подумал, что со времен творцов мира Заратуштры, а именно — Ормазда, Машье и Машьяне, а также Ахримана — человечество объединяет собой три природы: божественную, происходящую от Ормазда, плотскую и греховную, идущую от Машье и Машьяне, и демоническую — от Ахримана. Вся наша надежда в том, чтобы подавить в себе зло и вывести на первый план божественные элементы. Сколько веков минуло, а надежда так и остается таковой, разве что с каждым витком развития человечества делается все призрачней и призрачней.
Потом они долго отстирывали свою одежду в обнаруженном поблизости ручье, сушили ее в разведенном костре на дыму из специально подбрасываемых можжевеловых веток.
А потом откуда-то прилетел арбалетный болт с тупым наконечником и ударил Вильгельма в правое плечо. Его развернуло и бросило наземь. Стефан, поражаясь своей глупой беспечности, прыгнул к уложенному рядом с седлом мечу, осознавая, что не успеет дотянуться до своего оружия. Так и случилось: на его пути возникла приземистая фигура с хорошо изготовленной дубиной в руке. Выверенный удар должен был выбить из груди рыцаря дух, но Дюк каким-то чудом извернулся, практически провернувшись вокруг своей оси, неловко упал спиной на камни, но тут же откатился в сторону, почти прямо под ноги нападавшему. Тот как раз закончил свой второй удар, сверху вниз, но опять промазал.