Группа пришла в восемь часов, как мы и договаривались. Ниязи явился позже и привёз из морга тело. В доме сразу стало как-то неуютно, гостиная, где мы положили завёрнутого в кяфан[15] покойника, выглядела чужой.
– А если кто-то из соседей спросит, почему тебя нет на похоронах отца, что мы им скажем? – спросила Зарифа.
– Это было бы очень нетактично с их стороны.
– Конечно, все знают: соседи – это такие тактичные люди, которые никогда не вмешиваются в чужие дела.
Я вздохнул:
– Скажите им, что на отца я очень сильно обижен. – И это даже не будет ложью.
Сайка решила помочь маме на кухне. Я слегка беспокоился, как они там поладят, особенно в свете моего обещания жениться, и очень надеялся, что мама не заговорит об этом с моей девушкой, для которой эта новость была бы большой неожиданностью. Тогда мне и в самом деле придётся жениться.
Услышав первые шаги на лестнице, я подтащил к себе пробегавшего мимо Ниязи и прошипел ему в ухо:
– Проследи, чтобы у мамы не был слишком жизнерадостный вид, – и спрятался в своей комнате со стаканом для подслушивания наготове.
В прихожей раздались тихие голоса, кажется, пришло сразу несколько человек, я различил среди них голоса Лейли – скрипучий и резкий – и Джейлы – потрясающее контральто, если, конечно, я не перепутал его с контратенором Ровшана. Все трое были моими одноклассниками. Сколько-то их придёт? Я одёрнул себя, ведь меня не должно было это волновать; пытаться нравиться людям и что-то для них значить – недопустимый признак слабости.
Нервно расхаживая по тесной комнате с перерывами на комплекс приседаний на кровать и стул, я считал, сколько раз открылась входная дверь, пропуская через себя людей, на чьи похороны я скорее всего не пошёл бы, и вскоре сбился со счёта. Тогда я решил приложить ухо к стакану, а стакан – к стене. Судя по голосам, в комнате Зарифы сидели девушки.
– До сих пор поверить не могу. Он был такой красивый. Я по нему так сохла в десятом и одиннадцатом классах, как только не пыталась привлечь его внимание! А он меня не замечал.
С потрясением я узнал голос Ксении, одноклассницы, которая снилась мне в эротических снах с восьмого по одиннадцатый класс (и потом ещё немного на первом курсе, пока я не завёл роман с другой девушкой). Просыпаясь после этих снов с чувством тоски и безысходности, я шёл в школу, смотрел на рыжие волосы Ксении, сидевшей передо мной, и мучился, боясь, что она догадается о моих чувствах и унизит меня. А оно вот оказывается, как было… Почему же я не заметил?
Нестерпимо хотелось выскочить из своей комнаты, ворваться к девушкам и объявить Ксении, что я жив и что я вовсе не игнорировал её. Тут, словно почувствовав эту рябь сексуальных эмоций на спокойной воде отстранённой скорби, ко мне вошёл Ниязи, потирая ручки, как муха.
– Ну как ты тут? Народу собралось больше, чем может вместить эта квартира. Видишь, как ты стал популярен.
– И почему это меня не радует?
– Всё только начинается! Хочешь, халвы тебе принесу с чаем? Твоя мама просто божественно её готовит! Я убедил её сварить ещё таз.
Вот тут-то я и в самом деле уверовал в могущество Ниязи.
– Да, принеси, будь добр. А то у меня такое ощущение, как будто там мою судьбу решают, а я пока здесь подожди. Неприятно, знаешь?
– Но сейчас действительно вершится твоя судьба, – серьёзно сказал Ниязи, поглядел на меня пару секунд, показавшихся мне лишними, и ушёл за чаем и халвой.
Я ещё немного развлёк себя подслушиванием – за стеной кто-то из девчонок плакал, протяжно и противно, скорее всего Сайка, вероятно, её артистическая натура прониклась духом происходящего. Что ж, этот плач звучал очень убедительно. Затем я поел халвы – и так стал единственным в мире человеком, отведавшим халвы на собственных похоронах, – после чего меня сморил сон, наверное, на нервной почве.
Когда я проснулся, всё уже было кончено. Меня официально похоронили, оплакали и отправились жить дальше, уже без меня. Ниязи прислал мне фотографию свежей могилы.
Сайка всё ещё была у нас, помогала маме прибираться после гостей. Мы решили пойти погулять, чтобы день не закончился на похоронной ноте. Я открыл шкаф, чтобы переодеться, и на ногу мне упал тяжеленный чемодан с зимними вещами. Заорал я громко от боли и неожиданности, но всё равно услышал что-то вроде ехидного смеха, донёсшегося из глубины моего гардероба.