О многом, что постоянно занимало его мысли, что он считал существенно важным, о чем часто и подробно говорил со своими учениками и близкими людьми, В. Э.Мейерхольд вообще не написал ни слова. Он все время собирался об этом писать, но так и не собрался. Вот почему интересно и необходимо опубликовать все, что возможно, из бесед и разговоров В. Э., сохранившихся в памяти его сотрудников и свидетелей его вдохновенной работы. Ведь даже в беглых, попутных, мимоходом брошенных замечаниях во время напряженных темпераментных репетиций В. Э.Мейерхольд остро и точно формулировал закономерности искусства театра; увлекал воспоминаниями о великих мастерах, которых он лично знал или видел, любую очередную репетицию, будь это просто рабочая репетиция по «вводу» или переделка старого, расклеившегося спектакля, превращая в великолепный урок мастерства. Конечно, записи свидетелей работы мастера не могут заменить его собственных ненаписанных книг, но и они небесполезны для тех, кто интересуется жизнью и творчеством замечательного художника русского советского театра — Всеволода Эмильевича Мейерхольда.
Помню, однажды — это действительно было всего один раз за время нашего знакомства — В. Э. попросил меня показать ему мои заметки. Это произошло в очень своеобразной обстановке — в фойе нашего театра на встрече Нового, 1937 года.
Фраза эта сейчас звучит зловеще значительно. Вспоминается знаменитый, упоминаемый во всех учебниках кинодраматургии кадр из английского фильма «Кавалькада»: уезжающие на океанском пароходе молодожены — он и она — целуются на палубе в предотъездной суматохе, никого и ничего не замечая, счастливые и полные друг другом, потом крупный план переходит в общий — и мы видим висящий над ними спасательный круг с надписью «Титаник».
Время было сложное, политическое напряжение в стране нарастало, но газетные сообщения о проработках, снятиях с постов, разоблачениях и слухи, множившие эти факты, еще не сливались в партитуру народной трагедии, навсегда связанной с наименованием наступившего года. В середине прошлой зимы неожиданно был закрыт популярный и любимый в Москве театр МХАТ 2‑й, о причине, вызвавшей этот — тогда еще беспрецедентный — акт, говорили шепотом, а в статьях о закрытии театра писали о его «нехудожественности», что находилось в полном противоречии со статьями тех же авторов, написанных за несколько недель до этого. Потом появились известные проработочные статьи о музыке Шостаковича[51]. Отзвуком их прошла весной дискуссия о формализме. Была снята с исполнения Четвертая симфония Шостаковича. Поздней осенью был разгромлен Камерный театр за постановку «Богатырей». В Малом театре после генеральной репетиции был снят новый спектакль А.Дикого «Смерть Тарелкина». Нависла туча и над Мейерхольдом, в труппе уже кое — кто начал поговаривать об уходе, участились колкости в прессе, резонировавшей настроениям «верхов».
Напряженная работа, начавшаяся с начала сезона, постепенно захватила коллектив и самого В. Э., и в этой активной, рабочей атмосфере и подошел конец года.
Было бы очень заманчиво осветить описываемое ретроспективным светом позднейших воспоминаний и сказать что — нибудь о драматических предчувствиях, властвовавших над нами под Новый, 1937 год, но это было бы неправдой. Я отлично помню наш долгий разговор с В. Э. той ночью — он был оптимистично беспечным. Всем тогда хотелось думать, что волнения бурного 1936 года позади и что новый год принесет разрядку и успокоение[52]. А сама ночь была теплой и снежной, как большинство московских новогодних ночей. В театре одновременно репетировалось два спектакля — «Наташа» и «Борис Годунов», все репетиции вел сам В. Э., и то, что он пришел встречать Новый год в театр с труппой, символизировало объединение коллектива ГосТИМа вокруг него в давно уже не виданном общем порыве.
О чем же мы говорили с ним в эту ночь?
Об утренней репетиции «Наташи», о том, что он перечитал «Крестьян» Бальзака и деревенские рассказы Мопассана и хочет подражать им в поисках немногих, но точных деталей быта; о недавней премьере «Любови Яровой» в МХАТе (В. Э. критиковал Еланскую), о том, что у нас в техникуме очень сильный второй курс, который весь можно будет взять в труппу; о том, сможет ли Боголюбов[53] сыграть Бориса и почему он верит в его удачу в этой роли; о переделках в возобновляемом «Вступлении». Помню, как В. Э. вдруг сдернул со стола скатерть и сказал, что гораздо вкуснее пить вино из простых стаканов, стоящих на деревянном столе, «похожем на натюрморт Сезанна». Кругом кружились пары. Танцевала и Зинаида Николаевна. Потом она ушла домой. В. Э. проводил ее и вернулся.
51
28 января 1936 г. в «Правде» появилась редакционная статья «Сумбур вместо музыки» с подзаголовком «Об опере «Леди Макбет Мценского уезда»». Этой статьей открылась травля Шостаковича, которого обвиняли в формализме и других грехах. Однако это не помешало тому, что при жизни Сталина композитор многократно удостаивался Сталинской премии (1941, 1942,1944,1950,1952).
52
Для Мейерхольда все ужасы только начинались. 17 декабря 1937 г. газета «Правда» опубликовала статью П. Керженцева (псевдоним Платона Михайловича Лебедева; 1881–1940) «Чужой театр», направленную против Мейерхольда. Журналист, дипломат, партийный и государственный деятель, Керженцев в 1936–1938 гг. возглавлял Комитет по делам искусств. Так что его статья представляла собой вовсе не рядовую критическую оценку творчества Мастера, а являлась директивной: ее целью были Театр Мейерхольда, его творчество, сам Мейерхольд, а задачей — уничтожить театр и Мейерхольда
53
Николай Иванович Боголюбов (1899–1980) — актер, с 1923 г. — в ТИМе; 1938–1958 гг. — во МХАТе; много снимался в кино; народный артист РСФСР (1945); лауреат Сталинских премий в 1941,1942,1946,1947,1949,1950 гг.