Все поколения, все профессиональные ответвления московской интеллигенции.
Резко бросается в глаза отсутствие Федина, Леонова и друга юности Б Л. Асеева. Про одного известного поэта говорят, что он уже третий день пьет[161] и доказывает своим собутыльникам, что все люди — подлецы. О Федине слышно, что он сказался больным и, сидя на своей даче поблизости, велел занавесить окна, чтобы до него не доносился с похорон гул толпы.
Я уже давно ищу глазами своего приятеля И., живущего неподалеку. Он гордился шапочным знакомством с БЛ. и не раз искренне возмущался всем, что с ним произошло. Наконец замечаю его жену. Встретив мой вопросительный взгляд, она сама подходит ко мне и торопливо, как бы извиняясь, начинает объяснять, что И. с утра «вызвали» в город, а то бы он обязательно пришел. Она слишком старается меня убедить в этом, чтобы не почувствовать фальши. Другого знакомого литератора, К, я уже давно вижу стоящим за забором с женой и тоже не входящим. Они о чем — то говорят — она громко, он смущенно. Она махнула рукой и вошла в ворота, а он остался за забором. В его растерянности, как в открытой книге, читается инерция многих лет страха. Не у всех совесть так уживчива, как у И., предусмотрительно приготовившего себе алиби. Невольно думается, как много существует вариантов и оттенков трусости: от респектабельной и почти благовидной до истерически надрывной, от бесстыдной до лицемерной и прячущейся.
А вот еще одно темное пятнышко. В толпе стали очень заметны некие вовсе не праздно наблюдающие люди. Они тоже прислушиваются к разговорам и щелкают фотоаппаратами. Одного я заприметил и долго наблюдал за ним. Он, делая вид, что идет с толпой в дом, все время топчется на месте, зыркая вокруг; расстегнутая ковбойка, низкий лоб и выражение лица, которое не спрячешь. Эти и иностранные журналисты, тоже работающие и только за этим приехавшие, — единственный чужеродный элемент в этой пестрой, но охваченной общим настроением толпе.
А народу все больше и больше. Знаменателен удивительный, никем не организуемый и не контролируемый порядок Никто не распоряжается и не указывает, и сотни людей, не спеша и не толкаясь, проходят сквозь дом, мимо гроба Б JI. Правда, иногда в толпе мелькают незаменимый и умеющий быть незаметным, душевный и тактичный Арий Давыдович Ратницкий[162] и еще один официальный представитель Литфонда с испуганным и кислым лицом.
Толпа уже запрудила весь сад между домом и забором. Многие стоят за воротами.
Сколько здесь? Тысяча человек? Две? Три? Четыре?
Трудно сказать. Но, пожалуй, несколько тысяч (и вряд ли меньше трех). Когда мы ехали, я боялся, что все это будет малолюднее, жалче. И кто мог ожидать, что это будет так Ведь сегодня сюда никто не пришел из внешнего приличия, из формального долга присутствовать, как это часто бывает. Для каждого, здесь находящегося, этот день — огромное личное событие, и то, что это так, — еще одна победа поэта.
Мне показывают Ольгу Ивинскую. Она сидит на скамейке у дома и, опустив голову, слушает что — то говорящего ей КХПаустовского.
Это последняя героиня любовной лирики Пастернака, и, вглядываясь в ее черты, я ищу сходства с женским поэтическим портретом в памятных строфах…
Проходят часы, а мы все стоим в этом празднично — цветущем саду, и в ворота все идут и идут новые группы людей с цветами в руках.
Так прошло несколько часов, не помню точно, сколько. Все это время мы говорили только об одном — о БЛ. Пастернаке.
Но вот доступ к гробу закрыт на двадцать минут для всех, кроме самых близких. Ивинская осталась в саду. Потом она взбирается на скамейку и смотрит в окно. Газетчики в восторге. Сразу защелкал десяток камер.
Окна раскрываются, и из них в толпу стали передавать охапки цветов с гроба. Цветов множество, и это продолжается довольно долго. Цветы плывут над головами и возвращаются в руки тех, кто их принес.
Когда процессия тронулась, почти все снова шли с цветами.
Из дверей передают венки, крышку гроба, и вот уже выносят сам гроб. Что — то подступило к горлу…
Чтобы не оказаться в конце шествия, мы прошли вперед.
Предусмотрительные американцы воздвигли за воротами какое — то сооружение из досок и ящиков для кинооператора и фотографов и заранее заняли позицию.
162
На протяжении многих лет АД. Ратницкий исполнял функции технического организатора похорон писателей.