Мой приятель, маленький художник Хлебовский, по договору с издательством помогал Белому в книге о Гоголе оформлять его прихотливые и сложные чертежи и диаграммы и не раз с ним встречался. Он обещал под каким — нибудь предлогом привести меня к нему. Помнится, мы должны были идти куда — то на Плющиху. Почему — то это не состоялось. Вскоре Андрей Белый умер. Я жил в Абрамцеве, стояли сильные морозы, и я не поехал на похороны, о чем тоже жалею. В этот день О. Манделыптам написал свои гениальные стихи памяти Андрея Белого. А некролог в «Известиях» был подписан Борисом Пастернаком.
Так поэты проводили поэта…
Если согласиться с разделением художников на две группы: те, чье искусство больше и выше личности авторов (Бальзак, Гоголь), и те, чья личность больше созданного ими, — то Белый, может быть, самый яркий представитель второго типа. Все, что им написано легко и импровизационно, интересней и талантливей того, что он писал с максимальным трудом и внутренней ответственностью. Переделывая ранее написанное, он чаще всего это портил, отяжелял, убирал непосредственность самоизлияния. Вторые редакции его стихов, как правило, слабее первых. Он полнее и крупнее выражался в естественных и как бы «черновых» выявлениях своей художественной натуры, удивительной по глубине и оригинальности. Свободная и раскованная гениальность замыслов — и связанное, натруженное исполнение. Как критик и теоретик он, несмотря на все противоречия и явную путаницу, всегда значил для меня очень много. И поэт он тоже настоящий, хотя и не крупный. Но как к художнику — прозаику я оставался к нему равнодушен. Его словесный хаос всегда преодолевал с трудом, а часто и просто — напросто отступал перед ним. Мне кажется, что Белый является одним из ярких примеров драматической раздвоенности: почти гениальный ум и средние изобразительные способности, искаженные к тому же претензиями планетарных замыслов. И может быть, особенно свободным и по — своему естественным он был как оратор. Вот почему мне кажется, что мне посчастливилось узнать настоящего Андрея Белого.
О КОЛЬЦОВЕ
Невозможно представить себе Москву двадцатых — тридцатых годов без легкой, быстрой фигуры Михаила Кольцова[197]. Я не был с ним знаком, но у меня есть два личных воспоминания о нем.
Первое. Юным, начинающим репортером я был послан для отчета на массовый праздник — митинг на Ленинских горах (тогда они еще назывались Воробьевыми). Центром праздника была наспех сооруженная дощатая трибуна для участников митинга и почетных гостей. Митинг уже идет. С трудом протолкнувшись к ней, я в невообразимом жаре и давке пытаюсь что — то записать в блокнот. Меня толкают, и мне писать очень неудобно. Вдруг я чувствую на своем плече чью — то руку. Оборачиваюсь — это Кольцов. Он спросил меня, от какой я газеты, и властно сказал:
— Идите за мной!..
Он подвел меня к лесенке на трибуну и заставил подняться. Я очутился в обществе Н. И.Подвойского, знаменитого немецкого коммуниста Макса Гельца, М. И.Ульяновой, бородатого Артемия Халатова и какого — то китайца[198]. Пока продолжался митинг, Кольцов несколько раз оборачивался ко мне, как бы желая убедиться, удобно ли мне работать. По возрасту я был еще мальчишкой, но он держался со мной как с полноправным коллегой по газетному цеху.
Второе воспоминание относится к 1933 году. В стране происходила партийная чистка[199]. Собрания по чистке были открытыми. Небольшой садик при особняке Жургаза на Страстном бульваре битком набит. Сидят на чем попало, большинство стоят. В центре длинный стол, покрытый красным сукном. За ним несколько старых большевиков. Помню белую голову Сольца[200]. А перед столом на маленьком свободном пространстве проходящий сегодня чистку Михаил Кольцов рассказывает свою биографию. И хотя он говорит об очень серьезных вещах — о Февральской революции в Петрограде, о Гражданской войне на Украине, — почти каждую минуту вспыхивает смех. Сначала председатель стучал карандашом по стакану, потом перестал: все было бесполезно. Нет, рассказчик вовсе не острит — это было бы здесь неуместно, но в самом рассказе его столько удивительных красочных подробностей, он так жив, неподражаемо талантлив и исторически точен, что слушать это спокойно почти невозможно. Когда Кольцов кончил, вспыхнула овация. Аплодировали все, и в том числе члены комиссии. Строгий статут собрания нарушен, но с этим ничего не поделать. Кольцов хмурится и разводит руками, но в его глазах прыгают веселые бесенята. Не скоро удается остановить аплодисменты. Стенографистки не было, и никто из присутствующих не догадался записать этот довольно длинный, продолжавшийся больше часа рассказ.
197
Прозаик и публицист Михаил Ефимович Кольцов (наст. фам. Фридлянд; 1898–1940) — одна из самых влиятельных фигур в журналистике в первые десятилетия Советской России. В 1932 г. основал журнал «Огонек» и был его редактором, возглавлял журналы «Чудак» (1928–1930), «Крокодил» (с 1934 г.), вместе с Горьким редактировал журнал «За рубежом». Самая известная его книга — «Испанский дневник» (1938). Э. Хемингуэй вывел образ Кольцова под именем журналиста Каркова в романе «По ком звонит колокол» (1940).
198
Николай Ильич Подвойский (1880–1948) — один из руководителей Октябрьского вооруженного восстания (1917) и создателей Красной армии; в 1919–1927 гг. — начальник Всевобуча и частей особого назначения для борьбы с контрреволюцией (ЧОН), председатель Спортинтерна. Мария Ильинична Ульянова (1878–1937) — младшая сестра Ленина, участница революций 1905–1907 гг. и Октябрьской (1917); в 1917–1929 гг. — член редколлегии, ответственный секретарь газеты «Правда»; с 1934 г. — член Комиссии советского контроля. Артемий Багратович Халатов (1896–1937) — председатель правления Госиздата (1928–1932); расстрелян
199
В 1921–1936 гг. особыми комиссиями осуществлялись партийные чистки — исключение из коммунистической партии классово чуждых и враждебных элементов; комиссии изучали биографии членов партии, выслушивали их, задавали вопросы и определяли, достоин тот или иной член партии оставаться в ней или нет. XVIII съездом партии практика партийных чисток была отменена.
200
Арон Александрович Сольц (1872–1945) — советский партийный деятель, в 1920 г. — член ЦКК и ее Президиума (1921), член Верховного суда СССР.