— Почему они так пристально смотрят на нас? — поразился Джек.
— Не на нас, mi vida. На тебя.
Возмущение кубинской общины, вызванное возможностью появления в суде кубинского солдата в роли свидетеля, достигло высшей точки после поджога «мустанга» Джека, но поток злобных писем и яростные нападки на разговорном кубинском радио[13] неуклонно нарастали, с тех пор как Джек заставил Алехандро Пинтадо помучиться на месте для дачи свидетельских показаний. В первые четыре года работы адвокатом Джеку приходилось защищать осужденных к высшей мере наказания, поэтому он привык к критике. Но субботним утром в «супермаркете Марио» Джек столкнулся не с безликой яростью незнакомцев, расположения которых Джек не искал и в котором не нуждался. Это были добрые соседи, обычные люди, игравшие с его бабушкой в домино в парке. Это была женщина из отдела кулинарии, которая подавала ему кофе еще до того, как он успевал попросить ее об этом, — причем именно такой, какой он любил. Это был кассир, продававший ему билеты беспроигрышной лотереи, который всегда настаивал, что некое определенное сочетание дат рождения Джека и Хосе Марти непременно поможет сорвать большой куш. Это был семидесятидевятилетний «бой» со склада, который рассказывал Джеку о перестрелках на Восьмой улице (задолго до того, как она стала именоваться «Калле Очо») между сторонниками Батисты и приверженцами Кастро. И это был мясник, который вечно смеялся над жутким испанским Джека и говорил ему, как хорошо, что его мать была родом из Бехукаля, потому что акцент не помог бы Джеку заработать даже звание «почетного кубинца». Джек ожидал волны недовольства со стороны кубинской общины, и в какой-то степени даже смирился с ней. Но то, что от него отвернулись именно эти люди, поразило его до глубины души.
— Давай купим хлеба, — предложил Джек.
— Я думаю, нам лучше пойти домой, — откликнулась Abuela.
По выражению ее лица он видел, как она страдает, но еще не был готов сдаться и отступить. Он поцеловал ее в лоб и сказал:
— Подожди меня здесь. Я куплю хлеба и заберу с собой все неодобрительные взгляды.
Джек дошел до конца прохода и поднырнул под знак, указывающий дорогу к «Горячему хлебу». Это было помещение в задней части магазина, отделенное от основных торговых площадей толстым прозрачным пластиковым занавесом, который висел в дверном проеме и не пропускал жар от пекарен. Мужчина в белом комбинезоне и белой футболке загружал в духовой шкаф очередную порцию теста.
— Антонио, как дела?
Антонио улыбался до тех пор, пока не идентифицировал голос с его обладателем. Он ничего не ответил и стал устанавливать поддон в шкаф.
— Как насчет пары батонов? — спросил Джек.
Антонио закрыл дверцу духового шкафа и отставил в сторону поддон.
— Мы все продали.
Джек видел шесть батонов, лежавших сверху на шкафу. Именно здесь свежеиспеченный хлеб хранился и оставался теплым. Это был один из тех секретов, благодаря которым маленький магазинчик продавал по восемьсот батонов хлеба в неделю.
— Все продали, да? — заметил Джек.
— Si, да, ничего не осталось.
— А это что? — поинтересовался Джек, показывая на духовку.
— Это не для тебя.
— Антонио! — раздался позади мужской голос. Джек обернулся и увидел, что из кладовки выходит владелец магазинчика, Кико. Он быстро произнес что-то по-испански, слишком быстро, чтобы Джек успел понять. Но булочник послушно отодвинулся в сторону. Кико схватил две горячие буханки и выложил их на стол.
— Извините за случившееся, — произнес он.
— Все нормально. Это я должен извиняться. Глупо было с моей стороны приходить сюда в разгар такого вот судебного разбирательства.
Кико пожал плечами, словно в чем-то соглашаясь с ним.
— Здесь все старая клиентура, Джек. В основном, первое поколение. Каждого из них лишили дома, и многие знакомы с людьми, которые закончили свои дни в одной из тюрем Кастро только потому, что они осмелились пожаловаться на это. Запросто можно стать немного вспыльчивыми.
— Я понимаю. Но я совсем не хочу ни на кого показывать пальцем. Я всего лишь…
— Делаете свою работу?
Джек отвел глаза. Это было правдой. Но почему-то сейчас это казалось недостаточным.