Нечто. Феноменология ужаса

Сформулировав эти размышления на языке психоанализа, мы могли бы спросить: действительно ли AlH84001 — это объект, который следует понимать в астробиологических терминах, или же это маркер иного типа, такого, который указывает на следы нашего собственного бессознательного задолго до того, как AlH84001 был «открыт» в Антарктиде?

На символическом уровне этот метеорит является ключом к переоткрытию утраченного истока, фрагментом космической головоломки, который позволит человеческим существам ответить на вопрос о происхождении земной жизни. Фоном этому открытию служит паскалева тревога. Чернеющая бездна космического пространства становится зеркалом бесконечного страха. Когда Паскаль обращается к тьме, в которой подвешена Земля, плоть содрогается от омерзения и ужаса. Пустота безмолвна, и конечность человеческого зова остается без ответа. В этой космической тревоге пустота не заявляет о себе иначе, как некоторой формой сопротивления или антиречью. Отсутствие диалога, этот разрыв отношений, становится проблемой. Отказывая человеку в возможности быть услышанным и тем самым вызывая столкновение с пределами нашего нарциссизма, такой космос превращается в место подавления. Там, в безмолвии, которое никто не может засвидетельствовать, нет ничего. То есть ничего, кроме вашего собственного голоса.

Вопреки этому безмолвию беспилотные роботы отправляются исследовать сцену тревоги. В глубинах известной нам Вселенной автоматы ищут что-то отличающееся от тех, кто отправил их на поиски. Мало что удается узнать, разве что несколько раз сфотографировать Землю с других планет. Но потом, совершенно неожиданно, на Земле обнаруживается AlH84001. Этот объект вызывает надежду, что жизнь не ограничена пределами этой планеты. Из останков окаменелого червя рождается свидетельство иного мира.

Но что приводит к этому открытию, наука или бессознательное? Иными словами, в какой степени AlH84001 указывает на реальность, предшествующую человеческому опыту? Как и у Паскаля, безмолвие космоса вызывает тошноту — нескончаемую ночь тревоги и бессонницы, в которой что-то, противостоящее субъекту, остается именно таковым: остатком. А затем возникает Марс, прометеев исток жизни на Земле. Вмешательство AlH84001 позволяет Марсу говорить с нами. Красная планета терраформируется, но не машинами, а символическим присвоением в качестве такой планеты, которая говорит с Землей, вторя нашей планете материальностью собственного голоса.

* * *

Для феноменологического исследования такого объекта как AlH84001 необходимо обращаться к воображению и разуму, к сознательному и бессознательному. Гораздо важнее не научная ценность AlH84001, а само его существование как артефакта мысли, которое ставит вопрос о том, до какой степени наше понимание человечества, как обладающего корпореальной[8] историей, связанной с Землей, соотносится с фигурой инопланетянина? В действительности, именно благодаря гиперболизированному (или, по выражению Херцога, экстатическому), а не фактическому прочтению метеорита мы обретаем более четкое понимание его импликаций (Herzog 2002)[9].

Философское основание для постановки этих вопросов можно обнаружить в поздних работах Гуссерля и Мерло-Понти. Исследуя предложенные этими философами спекулятивные феноменологии, мы сможем увидеть, как эти идеи развертываются в терминах предела феноменологии, — предела, уловленного концептом ужаса.

Другая Земля

Из-за метеорита AlH84001 наши представления о том, что значит быть человеком, связанным с материальностью Земли, становятся проблематичными в нескольких отношениях. Чтобы ограничить предмет исследования, давайте рассмотрим один вопрос: до какой степени человеческое тело своим происхождением обязано истории Земли? Сам вопрос не нов. В небольшом фрагменте 1934-го года под названием «Земля не движется» Гуссерль уже обращался к этой идее (Merleau-Ponty, 2002). Приступая к размышлениям, он указывает на особую значимость этой темы, причем эта значимость настолько велика, что в предваряющих замечаниях он пишет: «Следующие страницы являются... основополагающими для феноменологического учения об истоке пространственности, корпореальности, Природы в свете естественных наук и поэтому для всей трансцендентальной теории естественнонаучного знания» (117). Даже если считать этот фрагмент подготовительным наброском, пространственность, корпореальность и научное знание о Природе оказываются связанными вместе в особом феноменологическом истолковании Земли как основания.

8

Корпореальность (от лат. corporeus — букв. принадлежащий телу) означает у автора материальность человеческих тел, которую те разделяют с нечеловескими телами. Наше тело в этом отношении оказывается такой же вещью, как и любая другая, но просто со специфическим для нее материальным содержанием, организованным в телесной форме.

9

Понимание Херцогом [художественной] правды примечательно именно в связи с нашим отношением к науке. Вопреки философии cinema verite (Синема верите — экспериментальное направление, сформировавшееся в кинематографе Франции в 1950-1960-х годах и получившее свое имя в результате дословного перевода названия серии советских документальных фильмов «Киноправда» 1920-х годов. Отличительные черты этого направление формировались из сочетания жанров интервью, репортажа, изучения (средствами кинематографа) той или иной ситуации, а также минимизации, или «облегчения», производственной базы, необходимой для съемок фильма.), Херцог очерчивает альтернативное понимание связи кинематографа и истины. Для него роль кино заключается не в производстве истины как фактического соответствия, а в придании фильму формы исследования, помещаемого в сердцевину пересечения воображаемого и фактического (Herzog 2002, 240). Разительный пример этого экстатического понимания истины дает нам первая сцена его фильма «Уроки тьмы» (Lessons of Darkness, 1992). Фильм начинается с цитаты, подписанной именем Паскаля: «Крах звездной Вселенной будет, подобно творению, грандиозен и величественен». В действительности эта фраза написана самим Херцогом, чтобы придать фильму соответствующую тональность. Ее применение он объясняет так: «Знает ли аудитория, что цитата — фальшивка, или нет, мы немедленно оказываемся в сфере поэзии, которая затрагивает куда более глубокие струны, нежели простой репортаж» (243). Это придание факту возвышенного звучания проявляется и в нашем прочтении марсианских метеоритов. Нас беспокоит не точная химическая и органическая структура объекта, а его статус в сфере воображаемого, пусть даже тем самым и приуменьшается его фактический статус.