Неизданный Федор Сологуб

«„Творимую легенду“ я все-таки приобрел и приношу Вам благодарность за удовольствие, испытанное мною во время чтения. <…> Мне необходимы Ваши произведения. Почти все, что надо, я достал. <…> Занимаюсь изучением современной русской литературы по трем причинам: 1) из любви к ней, 2) как преподаватель русской словесности, 3) как организатор Литературного кружка» [742].

В 1920 г. Владимир Смиренский знакомится с Сологубом лично. С 1921 г. они регулярно встречаются на литературных вечерах, собраниях в Доме литераторов, Союзе поэтов, Союзе писателей. По словам Георгия Иванова, это было «несколько точек во враждебном хаосе», «где можно укрыться от холода, и от патрулей, и от коммунизма» [743]. Так же как и Сологуб, Смиренский остро ощущает свою несовместимость с враждебной ему новой действительностью, собственное одиночество, верит в возможность преображения жизни творчеством… 28 января 1923 г. он посылает Сологубу письмо, которое несомненно обратило внимание автора «Творимой легенды» на близость их душевных переживаний:

«Я человек тихий, но душа у меня мятущаяся, и очень часто я не верю в себя, сомневаюсь. А почва для сомнений этих и неверия — (к несчастию моему) очень хорошая. Все, во что я верю, что я люблю, что ношу в себе и собой воплощаю, — признано теперь ненужным, смешным и нелепым. Я мистик, романтик, идеалист, человек бескорыстно и глубоко любящий Бога, человек, пьянившийся бездорожьем (бездорожье ли это?). А за это ведь осуждают и, сказать по правде, — я чувствую себя бесконечно одиноким. Это усугубляется еще и тем, что приблизительно я себя знаю, верю в свою настойчивость, в упрямство свое и <…> уверен, что таким, несмотря на молодость свою, — и останусь. И все это было бы хорошо и радостно, если бы не ощущал я в себе, правда, не всегда, глубокого внутреннего разлада. Вот это, Федор Кузьмич, страшно. В такие минуты думаешь (прислушиваясь к враждебным голосам) — да полно, действительно ли я прав, а не они? Идти в такие минуты мне некуда и не к кому, замыкаешься в себя еще глубже, все злее, все жесточе и пока это помогало. Но будет ли помогать дальше? Вот я сказал когда-то (плохо, кажется):

Крестом мне был тяжелый труд,
И я на нем любовью распят.
Душа моя — святой сосуд.
Где много нежности и ласки.

И душу эту я пронес сквозь горе, сквозь муку, сквозь кровь и отчаяние — нетронутой, но удастся ли мне и впредь сохранить ее такою же? Как побороть ожесточение, и надо ли с ним бороться? В этих вопросах теряешься, запутываешься окончательно. Я не люблю людей. Федор Кузьмич, я чувствую себя (не сочтите это за похвальбу, за ребячество, я выстрадал это) выше и лучше их. У меня, говорят, есть хорошие стихи — я ни одного из них не напечатал. Прав ли я в этом — не знаю. Но думаю — да, прав. Потому что люди над хорошими стихами смеются гораздо охотнее и злее, чем над плохими. А это — больно. У меня есть, например, цикл стихов о Страстях Господних — „Крестовые терны“ — я знаю, что они будут осмеяны, и не потому, что плохи (кстати, они, кажется, и не плохи), а потому, что смешно о Боге писать. <…> Все это я пишу Вам, Федор Кузьмич, потому что чувствую, как Вы близки мне. Я очень люблю Вас, Федор Кузьмич, и считаю Вас большим поэтом. <…> и говорю Вам это совершенно искренно. Я знаю, что я опоздал родиться <…> лет на двадцать-тридцать, и потому-то, вероятно, мне и трудно. У людей моих лет — мысли другие, у писателей и поэтов наших дней — тоже. Потому такие люди, как Вы, мне особенно близки и дороги. Я рад был бы ухватиться за Вас, как утопающий хватается за соломинку, но не могу и этого. Я еще не совсем тону, да и вправе ли я просить у Вас помощи? (хотя — нужны ли на это права?). Я не хочу, во всяком случае, надоедать Вам, отнимать у Вас нужное не только Вам, но и мне же — Ваше время, но если хотите и если не трудно Вам, — ответьте и поверьте, что каждой строке Вашей я искренне и радостно рад» [744].

Федор Сологуб поддержал начинающего поэта. С 1923 г. между ними устанавливаются доверительные отношения. Сологуб для Смиренского не только «великий поэт», «огромный талант», «Учитель», но прежде всего — «очень большая, все понимающая и все прощающая душа» [745]«Что же касается Сологуба — так я его очень люблю и считаю большим и прекрасным поэтом. Несомненно для меня, что повертеться около него „мелким бесом“ — дело стоящее» [746]. Не без оснований В. Смиренский считает себя учеником Сологуба. «Сейчас я <…> пойду к Сологубу. Я читал недавно книгу неизданных его стихов, — это нечто изумительное. Большое, вероятно, счастье — писать потрясающе-прекрасные стихи. Я бы хотел научиться этому счастью. Счастью ведь научиться можно» [747]. Многие его стихотворения отмечены отчетливым влиянием учителя, однако с таким же основанием можно говорить о воздействии на Смиренского других крупных поэтов.

Два мемуарных очерка — «Воспоминания о Федоре Сологубе и записи его высказываний» (1927) и «Воспоминания о Федоре Сологубе» (1928–1945) — хранятся в архиве В. В. Смиренского (ИРЛИ. Ф. 582). Материалы первого очерка собирались еще при жизни Сологуба и предназначались затем для публикации в сборнике памяти поэта, который предполагал издать Всероссийский Союз писателей. При подготовке текста автор стремился с максимальной точностью передать голос Сологуба, дословно воспроизвести его высказывания. Отбор материала для очерка носил автоцензурный характер. За его пределами Смиренский оставил высказывания на политические темы, а также те, которые могли быть негативно оценены читателями, омрачить память поэта. Все зачеркивания в тексте, вероятно, принадлежат Иванову-Разумнику, который готовил книгу воспоминаний о Ф. Сологубе к печати.

Второй очерк был написан позднее, в период между 1928 и 1945 гг. и включен Смиренским в виде отдельной главы в книгу его воспоминаний «За 30 лет», рукопись которой была приобретена Пушкинским Домом 28 марта 1946 г. При написании были использованы некоторые материалы из первого очерка, при этом автор стремился к беллетризации своих воспоминаний, давая развернутые описания эпизодов из жизни Ф. Сологуба, старался в подробностях передать обстоятельства бесед, интонации поэта. Совпадения в очерках невелики и оговорены в комментариях.

Тексты воспоминаний печатаются по авторским рукописям. Орфография и пунктуация подлинников приведены в соответствие с современными нормами, за исключением некоторых синтаксических особенностей, используемых Смиренским при передаче высказываний Ф. Сологуба.

Вступительная статья, публикация и комментарии И. С. Тимченко.

В. В. Смиренский <Воспоминания о Федоре Сологубе и записи его высказываний>

Я познакомился с Сологубом в ноябре 1920 года [748], а за год до первой встречи — начал с ним переписку [749]. Мне всегда нравились стихи Сологуба своим холодным отчаянием и почти нестерпимою красотою. Нравилось его аскетическое лицо, очень похожее в профиль на Тютчева [750], парадоксальный склад тонкого и острого ума и сухие чопорные манеры. Было в нем что-то очень напоминающее Анатоля Франса [751].

742

ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. № 626. Л. 1.

743

Иванов Георгий.Мемуары и рассказы. М.; Париж; Нью-Йорк, 1992. С. 193.

744

ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. № 626. Л. 8–9.

745

Из письма В. В. Смиренского Л. И. Аверьяновой от 7 декабря 1927 г. // ИРЛИ. Ф. 355. № 54. Л. 49.

746

Из письма В. В. Смиренского Л. И. Аверьяновой от 4 февраля 1926 г. // Там же. Л. 21.

747

Там же. Л. 24. Вероятно, упоминается неизданная книга стихов Ф. Сологуба «Атолл» (1926). Подробнее см. во вступительной статье М. М. Павловой к неизданным стихотворениям Сологуба.

748

В первых числах ноября 1920 г. Владимир Смиренский и его товарищ — молодой поэт Николай Позняков были в гостях у Ф. Сологуба. «Знакомство» было отмечено курьезным эпизодом, восстановить который позволяет покаянное письмо В. Смиренского и Н. Познякова к Федору Сологубу:

«1920 г. 2 ноябрь.

Волшебный остров,

Храм Поэзии.

Творец Творимой Легенды!

Сознаем свою вину перед Вами и чувствуем, что причинили Вам неприятность своим посещением, т. е., вернее будет сказать, — не посещением, а поведением. Цель этого письма — разъяснить Вам темную, на Ваш взгляд, историю с корзинкой из-под Вашего письменного стола и извиниться перед Вами за испорченное настроение. Дело в том, что оба мы страстные коллекционеры, создавшие в Шувалове и Отрадном (на Волшебных островах) музей имени поэта К. М. Фофанова из автографов представителей литературы. Сами литераторы, мы, до безумия любя литературу, делаем все возможное для достижения своей цели. И осмотр Вашей корзинки был сделан именно для этого. Так что не пугайтесь, не думайте ничего нехорошего. Цель у нас была светлая и она оправдывает средства, так что не сердитесь и успокойтесь. Если Вас это письмо не убедит, — справьтесь о нас у Ал<ександра> Ал<ексеевича> (Измайлова). Он Вам сможет дать о нас все справки, что мы с ним хорошо знакомы. А пока всего доброго. Были бы мы рады, если бы Вы написали нам хотя бы одну строку (мы ведь ничего не нашли в корзинке-то!) по адресу: Действ<ующая> Красная Армия, 55 дивизия, 28 Полковая почтовая контора № 28, инструктору Николаю Ивановичу Познякову. Будем ждать. Еще раз, — всего хорошего. Извините за все.

Иноки из Храма Поэзии. Андрей Скорбный и Николай Позняков».

(ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. № 626. Л. 4–4 об.)