— Ну не знаю, — пожал плечами старший. — Сам и разберешься.
Засмеялся и пошел по забитому людьми коридору — худой, длинный, с аккуратной бородкой-клинышком, с острым, проницательным взглядом.
— Дон Кихот! — восхищенно посмотрел ему в спину молодой человек.
А молодой человек был действительно молод. Лет восемнадцати. Небольшого роста, белокурый, с неглубокими залысинками над высоким лбом. С прямым, чуть длинноватым носом, с чуть пухлыми чувственными губами и несколько маловатым подбородком, прикрытым рыжеватой порослью. Приятный на вид молодой человек. Вот только если присмотреться, внимательно присмотреться, то можно было заметить, что волосы у вьюноша крашеные, на кончиках век гримом нанесены легкие, почти незаметные штрихи, но из-за них кажется, что у чекиста совсем другой разрез глаз. И бородка — то ли для солидности, то ли просто из прихоти — тоже слегка подкрашена театральной краской и оттого кажется гораздо гуще…
Ну так это, если сильно присматриваться. А кто это будет делать в дыму, гомоне и суматохе дома на Гороховой?
Людям и так некогда.
— Товарищ Владимиров!
Окрик вывел чекиста из оцепенения. Тот повернулся:
— Здравствуйте.
— Вот ордера вам снизу просили передать.
— Много?
— Восемь штук.
— Уф, Моисей Соломоныч, запалили они меня совсем. Я же только вернулся…
— Ну и как сходили? — Урицкий передал бумаги чекисту, поправил пенсне и, подхватив молодого человека под локоток, увлек его по шумному коридору.
— Хорошо сходили, — ответил Владимиров. — Тут бандюки повадились под ЧК рядится, граждан-буржуев щипать. Да с мокрухой. Три семьи вырезали, ну а нынче они на Лиговке ювелира Гользмана решили на гоп-стоп взять. Нам соседка их сдала. Дескать, она их из окна увидела и главного ихнего признала, бывшего мичмана Солодуху. Он ее как-то в шестнадцатом году на балу тискал, чести девичьей лишил, а потом испарился — словно его и не было…
— Поматросил, значит, мичман и бросил, — хохотнул Урицкий.
— Вот-вот, — кивнул чекист. — Так она решила, что если он в ЧК, то от нее голубчик уже никуда не денется. За честь свою девичью поруганную решила отомстить. Взяла и на номер самого Феликса телефонировала. Дескать, чекист ваш, Солодуха Анатолий Петрович, такой-растакой охальник и стрикулист. А сейчас он у ювелира Гользмана обыск делает, так смотрите, чтоб чего себе не прикарманил, ибо, дескать, на том памятном балу он серебряную конфетницу спер…
— Ну, а Феликс? — Моисей Соломонович продолжал придерживать Владимирова за локоть, и его пальцы словно невзначай перебирали ткань гимнастерки на крепкой руке чекиста. Ладонь начальника чрезвычайного штаба петроградского комитета обороны, то сжималась на предплечье Владимирова, то разжималась, словно ощупывала руку молодого человека. Это было похоже на странную игру, которая не слишком нравилась чекисту, но, видимо, весьма забавляла Моисея Соломоновича. Эту странную манеру Урицкого отмечали его современники.
— Так Феликс Эдмундович, — терпел Владимиров, — велел мне про того Солодуху проверить. А я же всех наших помню. Нет среди них мичманов Солодух, даже бывших, да и никого мы на Лиговку нынче не посылали. Ну, я двух красногвардейцев с собой взял и туда.
— Анархистов? — Урицкий сильно стиснул локоть чекиста, но тот выдержал.
— Ну да, — кивнул он. — Они ребята хваткие.
— Ну-ну?
— Успели мы. Они как раз сейф потрошили. Тут мы их и прижали. Одного нашего, правда, ранили, но они и сами там легли.
— А Гользманы?
— Старшего Гользмана уже зарезали. Кровищи было как с быка. И мальчонку-наследника тоже. Его ножом всего искололи. Видимо, ювелир не хотел ключ от сейфа давать. А жена его с сестрою и горничной под перекрестный огонь попали. Сестру сразу в голову, горничную — в живот. Она еще с полчаса пожила. А ювелиршей один из налетчиков прикрывался, так красногвардеец сперва в нее, а потом в громилу.
— Сами-то в порядке? — обеспокоено оглядел молодого человека Урицкий.
— Ни царапины.
— Правильно сделали, товарищ Владимиров, что расстреляли этих сволочей. Тех, кто прикрывается мандатом чекиста и творит такие непотребства, надо уничтожать безжалостно7. Ну, а ценности?
— Доставили, Моисей Соломоныч. Там бриллиантов несчитано, два крупных сапфира, весьма достойный рубин и так, по мелочи… Меня сейчас Дзержинский благодарил, — ненавязчиво вырвался-таки из цепких клешней начштаба чекист.
— А ведь я, Константин Константинович, из-за вас в такую пургу приехал из Смольного, — блеснул стеклышками пенсне Урицкий и остановился возле широкой парадной лестницы. — Вы же знаете, — он заглянул в глаза молодому человеку, — ВЧК переезжает в Москву, а мне поручено создание Петроградской чрезвычайки. Я хотел бы, Константин, чтобы вы остались… Мне нужны такие люди, как вы.
7
Урицкий был противником массового террора и расстрелов. В бытность его председателем ПетроЧК расстрелов не было. Однако он вел жестокую борьбу с коррупцией в органах и требовал расстреливать на месте бандитов, выдающих себя за чекистов. По иронии судьбы его смерть стала толчком к развязыванию «красного террора». В первый же день объявленного террора только в Питере было расстреляно девятьсот человек.