Комитеты частей и все войсковые организации призываю оказывать содействие командирам при выполнении ими возложенных на них задач».
В Совете республики Керенский заявил, что Временное правительство вполне осведомлено о большевистской пропаганде и что оно достаточно сильно, чтобы справиться с любой демонстрацией. Он обвинял «Новую Русь» и «Рабочий Путь» в одних и тех же преступных деяниях. «Но абсолютная свобода печати, — продолжал он, — не дает правительству возможности принять меры против печатной лжи…»[33] Заявляя, что большевизм и монархизм — только различные проявления одной и той же пропаганды в интересах контрреволюции, столь желанной для темных сил, он продолжал:
«Я человек обреченный, мне все равно, что со мной будет, и я имею смелость заявить, что все загадочное в событиях объясняется невероятной провокацией, созданной в городе большевиками».
Ко 2 ноября (20 октября) на съезд Советов приехало всего пятнадцать делегатов. На следующий день их было уже сто человек, а еще через сутки — сто семьдесят пять, из них сто три большевика… Для кворума нужно было четыреста человек, а до съезда оставалось всего три дня…
Я проводил почти все время в Смольном. Попасть туда было уже нелегко. У внешних ворот стояла двойная цепь часовых, а перед главным входом тянулась длинная очередь людей, ждавших пропуска. В Смольный пускали по четыре человека сразу, предварительно установив личность каждого и узнав, по какому делу он пришел. Выдавались пропуска, но их система менялась по нескольку раз в день, потому что шпионы постоянно ухитрялись пробираться в здание…
Пропуск Джона Рида на право входа в Смольный институт
Однажды, придя в Смольный, я увидел впереди себя у внешних ворот Троцкого с женой. Их задержал часовой. Троцкий рылся по всем карманам, но никак не мог найти пропуска.
«Неважно, — сказал он, наконец, — вы меня знаете. Моя фамилия Троцкий».
«Где пропуск? — упрямо отвечал солдат. — Прохода нет, никаких я фамилий не знаю».
«Да я председатель Петроградского Совета».
«Ну, — отвечал солдат, — уж если вы такое важное лицо, так должна же у вас быть хотя бы маленькая бумажка».
Троцкий был очень терпелив. «Пропустите меня к коменданту», — говорил он. Солдат колебался и ворчал о том, что нечего беспокоить коменданта ради всякого приходящего. Но, наконец, он кивком головы подозвал разводящего. Троцкий изложил ему свое дело. «Моя фамилия Троцкий», — повторял он.
«Троцкий… — разводящий почесал в затылке. — Слышал я где-то это имя… — медленно проговорил он. — Ну, ладно, проходите, товарищ».
В коридоре мне попался Карахан, член большевистского ЦК[34]. Он рассказал мне, каково будет новое правительство:
«Гибкая организация, чуткая к народной воле, выражаемой Советами, предоставляющая величайшую свободу местной инициативе. Теперь Временное правительство точно так же связывает местную демократию, как это делалось при царе… В новом обществе инициатива будет исходить снизу. Формы правления будут установлены в соответствии с уставом Российской социал-демократической рабочей партии. Парламентом будет новый ЦИК, ответственный перед Всероссийским съездом Советов, который должен будет созываться очень часто; министерствами будут управлять не отдельные министры, а коллегии, непосредственно ответственные перед Советами».
30 (17) октября я, сговорившись предварительно с Троцким, явился к нему в маленькую и пустую комнату на верхнем этаже Смольного. Он сидел посередине комнаты на жестком стуле, за пустым столом. Мне пришлось задавать ему очень мало вопросов. Он быстро и уверенно говорил больше часа. Привожу самое существенное из сказанного им, сохраняя в точности его выражения:
«Временное правительство совершенно бессильно. У власти стоит буржуазия, но ее власть замаскирована фиктивной коалицией с оборонческими партиями. На протяжении всей революции мы видим восстание крестьян, измученных ожиданием обещанной земли. Тем же самым недовольством явно охвачены все трудящиеся классы по всей стране. Господство буржуазии может осуществляться только путем гражданской войны. Буржуазия может управлять только при помощи корниловских методов, но ей не хватает силы… Армия за нас. Соглашатели и пацифисты, эсеры и меньшевики потеряли весь свой авторитет, потому что борьба между крестьянами и помещиками, между рабочими и работодателями, между солдатами и офицерами достигла небывалой ожесточенности и непримиримости. Революция может быть завершена, народ может быть спасен только объединенными усилиями народных масс, только победой пролетарской диктатуры…
33
Это заявление не вполне искренно. В июле Временное правительство закрыло большевистские газеты и теперь собиралось сделать то же самое. —