— Ну, старина, у меня нет слов!.. — говорили ему.
— Петер, дружище, поздравляю тебя! — говорили ему.
— А ведь теперь ты, пожалуй, и отдел получишь, а? — говорили ему.
— Старик! Скажи мне честно, ты не зазнался? Ты еще узнаёшь меня, дружище? — говорили ему.
— А когда же будет шампанское? Такое украшение надобно обмыть, Петер! — говорили ему.
Было шумно и весело, и весело сверкала новенькая медаль, и инспектору было приятно видеть, что его на самом деле любят друзья и сослуживцы, но настоящего подъема, настоящей радости он не испытывал. Улыбка его выражала скорее смущение и растерянность. Он тоже жал руки, тоже хлопал по плечу и отшучивался, но на самом деле ему хотелось поскорее вырваться из дружеских объятий и вообще из управления.
Он почти сбежал по парадной лестнице к своему автомобилю, где, приплющив нос к стеклу, сидела его дочка, девочка лет шести.
Он сел за руль и, включая зажигание, спросил:
— А где мама?
— Мама сказала, чтобы ее не ждать и чтобы ты повез меня смотреть лебедей. Тебе дали отпуск?
— Да.
— А что это за значок у тебя? Тоже дали?
— Тоже дали.
— Красивый. А за что?
Машина выехала на главную улицу и нырнула в тоннель. И тут оказалось, что дальше проезда нет: где-то впереди образовалась пробка, и огромное стадо машин, сигналя и сверкая габаритными огнями, застряло в сизом от бензиновой гари сумраке.
— Так за что тебе дали этот значок? — допытывалась девочка.
— «За мужество и инициативу при исполнении служебного долга», — процитировал он.
— Это как?
— Ты знаешь, эта история не для маленьких девочек.
— А ты расскажи, чтобы для маленьких!
Инспектор откинулся в водительском кресле. С необычайной ясностью он вспомнил, как все это начиналось. Он ехал в этой же машине, только была зима, и вокруг был снег, много сверкающего под солнцем снега…
В середине основного повествования действие прерывалось «настоящим» (перед тем, как Лель разбудил Глебски, принеся оружие Хинкуса):
Инспектор с дочкой сидели в машине. Пробка в тоннеле все не рассасывалась.
— И он пошел спать, — сказала дочка.
— Да, я отправил его в постель. И сам лег спать. Я очень устал.
— А собачка? Ты совсем не рассказываешь про собачку…
— Сейчас будет и про собачку… Я как раз увидел ее во сне…
Еще раз прерывается действие после просьбы Брюн оживить Олафа, пусть даже он и робот:
Снова тоннель, машина, застрявшая в пробке.
— И ты его оживил? — радостно говорит девочка.
— Да, — помолчав, отвечает инспектор.
— И они улетели к себе домой на большом серебристом корабле! Да?
— Да, они улетели.
— Они всегда улетают, — удовлетворенно заключает девочка. — Я видела в кино. А дома их ждут мамы и дочки…
И в конце повествования, как бы для того чтобы подтвердить ошибку инспектора, истина высказывается его дочкой («Устами младенца…»):
Тоннель. Пробка впереди рассосалась, и инспектор трогает машину.
— Ты молодец, тебя правильно наградили, — говорит девочка.
— Конечно, правильно, — отзывается инспектор. — Я поймал опасного преступника, я не дал гангстерам сжечь отель, я вернул награбленные деньги… очень много денег…
— Нет, — возразила девочка. — Ты ничего не понял. Тебя наградили за то, что ты помог им улететь… На большом-большом серебристом корабле![12] Вот на таком…
Она показывает руками. Инспектор молчит.
Третий вариант сценария, который также присутствует в архиве, отличается и от повести, и от опубликованного сценария многими деталями, действующими лицами и финалом. Поэтому здесь он приводится полностью.
Заснеженная долина, окруженная неприступными отвесными скалами. Нетронутый, ослепительно-белый снег под чистым, ослепительно-синим небом в широком кольце страшненьких, мутно-сизых иззубренных стен. И посередине долины приземистое двухэтажное строение с плоской крышей. Тишина и безлюдье.
Перед крыльцом строения останавливается маленький автомобиль. Открывается дверца, и на утоптанный снег ступает высокий человек лет сорока пяти с увесистым портфелем в руке. Это полицейский инспектор Петер Глебски, герой нашего фильма. Он захлопывает дверцу, снимает противосолнечные очки и оглядывает фасад строения. Здание уютное, старое, желтое с зеленым. Над крыльцом вывеска: «У Алека Сневара». С крыши свисают гофрированные сосульки толщиной в руку, а высокие ноздреватые сугробы по сторонам крыльца утыканы разноцветными лыжами.
12
Приперся инопланетный шпион. Тайно, никто его не звал. Ни с того ни с сего начал вмешиваться в чужую жизнь. (А если бы Чемпион и правда был борец за свободу? Тогда еще поганей вышло бы.) Нагадил, нашкодил. Ах, бедный, пусть себе летит на серебристом корабле. А отвечать кому? Налетели тут, понимаешь… — В. Д.