3.57. 21 ноября. За негодным объектом могут скрываться негодные средства.
3.58. Когда ты уже впустил к себе зло, оно больше не требует, чтобы ты ему верил.
Тайные мысли, с которыми ты впускаешь к себе зло, это не твоя тайна, это тайна зла.
Тварь вырывает у Господина плетку и хлещет себя сама, чтобы стать Господином, не зная, что это лишь фантазия, порожденная новым узлом на хвосте плетки Господина.{39}
3.59. Зло — это то, что отвлекает.
3.60. Зло знает добро, но добро зла не знает.
3.61. К самопознанию способно только зло.
3.62. Один из инструментов зла — диалог.
3.63. Основатель приносил от законодателя законы, а верующие должны эти законы оглашать законодателю.
3.64. Является ли факт существования религий доказательством того, что отдельный человек не может быть длительно привержен добру? Основатель отрывает себя от добра, воплощает себя. Делает ли он это во имя ближнего — или полагая, что сможет остаться с ближним только будучи таким же, как и тот, в то время как этот «мир» он должен разрушить, иначе ему пришлось бы его полюбить?
3.65. Добро в известном смысле безутешно.{40}
3.66. Тот, кто верит, не может увидеть чуда. Днем звезд не видно.
3.67. Творящий чудеса говорит: я не могу оставить эту землю.
3.68. Правильно распределить веру между своими собственными словами и убеждениями. Не дать убеждению испариться в тот миг, когда ты о нем узнаешь. Не перекладывать на слова ответственность, которую налагают убеждения. Не позволять словам красть убеждения; соответствие слов и убеждений — еще не решающее доказательство, в частности и добросовестности. Будут ли такие-то слова обнаруживать такие-то убеждения или хоронить их — это все еще зависит от обстоятельств.
3.69. Высказывание, в принципе, не означает некое ослабление убеждения — на это не надо сетовать, — но означает некую слабость убеждения.
3.70. К самообладанию я не стремлюсь. Самообладание означает желание действовать в каком-то случайном месте бесконечного диапазона моего духовного существования. Но если я должен очертить вокруг себя такой круг, то лучше я сделаю это пассивно, простым созерцанием чудовищных комплексов, и уйду домой, поддерживаемый лишь тем, чтó это зрелище вызовет во мне e contrario[2].
Вороны утверждают, что одна-единственная ворона может разрушить небо. Это не подлежит сомнению, но в отношении неба ничего не доказывает, ибо небо как раз и означает невозможность ворон.
Мученики не склонны недооценивать тело, они позволяют возвысить его на кресте. В этом они едины со своими противниками.
Его усталость — это усталость гладиатора после боя; его работой была побелка одного угла в одном присутственном месте.{41}
3.71. 24 ноября. Человеческое суждение о человеческих поступках истинно и ничтожно, и именно вначале истинно, а затем ничтожно.
Через правую дверь ближние врываются в комнату, где проходит семейный совет, подхватывают последнее слово последнего из выступавших, устремляются с этим словом через левую дверь в мир и выкрикивают свое суждение. Их суждение об этом слове истинно, их суждение как таковое ничтожно. Однако если бы они захотели, чтобы их суждения были окончательной истиной, им пришлось бы остаться в этой комнате навсегда, стать участниками этого семейного совета и тем самым, разумеется, опять-таки неспособными судить.
3.72. Действительно судить о деле может лишь участвующий в нем, но как соучастник в деле судить о нем он не может. Поэтому в мире существует не возможность суждения, а лишь ее проблески.
3.73. Нет никакого обладания, есть только бытие, — только это жаждущее последнего вздоха, жаждущее задохнуться бытие.
Раньше я не понимал, почему я не получаю ответов на свои вопросы; сегодня я не понимаю, как я мог думать, что можно спрашивать. Но я ведь и не думал, я просто спрашивал.
Его ответом на утверждение, что он, может быть, владеет, но не существует, было только содрогание и сердцебиение.{42}
3.74. Целибат и самоубийство находятся на сходных ступенях познания, самоубийство и мученическая смерть — нет; скорее, брак и мученическая смерть.