— Похоже, что здесь. Да, на Гамбург это не похоже. Там везде свет, и можно смотреть в окна и любоваться прелестями.
Извозчик лихо подкатил к подъезду с большими зелеными стеклами, над которыми тускло горел фонарь.
— Приехали. Здесь позвоните. Будете довольны.
— Подожди нас. А после Филиппьевны куда нас повезешь?
— Вот еще у Настасьи Петровны хорошие есть.
На звонок поспешно, но осторожно открыли. Видно, за дверью дежурили.
Они увидели широкую, ярко освещенную лестницу, выложенную красным ковром. Лестница вела на площадку, освещенную несколькими бронзовыми бра. На площадке тоже был положен ковер. Две двери были широко открыты. В одну дверь был виден коридор, в другую — салон. Из коридора вышла толстая женщина с ключами у пояса, в переднике, похожая на экономку, седая и с растительностью на губах и подбородке.
— Пожалуйста, пожалуйста, сейчас будут барышни.
— Филиппьевна?
— Она самая.
Филиппьевна громко захлопала в ладоши. Боба и Федя прошли в салон. Федя сделался мрачен. Он вспомнил «Припадок» Чехова[98] и «Франсуазу» Толстого[99]. Было не похоже на то, что там рассказывается, но было гадко. Гаже всего был тяжелый запах пудры и каких-то приторных, сладких духов. Этим запахом были пропитаны портьеры, кресла, обитые красным бархатом, ковры, которые скрадывали шаги, так что было совсем тихо. На стенах висели картины: «Леда с лебедем», «Русалка» и другие в том же роде.
— Как хочешь, а я в коридор не пойду. Не пойду.
— Никто тебя не заставляет.
В дверях показались барышни. Они шли вприпрыжку, пританцовывали, напевали и щекотали друг друга.
— А, блондин и брюнет, и оба молодые и хорошенькие. Тра-ла-ла-ла.
Барышни расселись по креслам и диванам, и Федя стал их разглядывать. Удушливый запах сладких духов еще усилился. Барышень было восемь человек. Боба шутя начал с ними болтать. Больше всего бросилась в глаза пышная блондинка в белой блузке, очень небрежно застегнутой. Она была ленива, ее совершенно белое лицо уже начинало расплываться, но густые, совершенно золотые волосы были завязаны в огромный узел, который от тяжести спадал на шею.
— Эй, толстенькая, откуда ты, расскажи-ка.
Но блондинка ничего не ответила. Все захохотали. Вместо нее ответила маленькая, худая еврейка в ярко-красном шелковом платье.
— Она от мужа.
— Ха-ха-ха.
— Да, да, да, вы не смейтесь. Она шведка и по-русски не говорит. Когда муж уезжает в Швецию, она приходит сюда, забавляется немножко с мужчинами. He, Klara, erzähle mal![100]
Клара говорила по-немецки. Она злорадно засмеялась, закинула голову за спинку кресла, показала маленькие, мышиные зубы и, шевеля круглыми плечами, повторила то, что говорила еврейка.
Оказалось, что все восемь говорили по-немецки. Одна была эстонка из Ревеля, другая — полячка из Варшавы, была украинка из Полтавы, немка из Кельна, еврейка и другая еврейка, выдававшая себя за испанку.
— Ну а русские-то у вас есть?
— Как же, вот она!
Русская была в голубом газовом платье с открытым воротом. На шее была бархотка с золотым крестиком. Федя чуть не заплакал, когда увидел бархотку. Русская положила на стол ноги в голубых ажурных чулках и заложила одну на другую.
— Русских здесь мало. Русских девок во всем мире очень высоко ценят. А у нас больше идут француженки и шведки. Мы эстонок выдаем за шведок. Только Klara — настоящая шведка.
Барышни были в желтых, зеленых, красных, синих платьях и разноцветных чулках. Одна была в форме гимназистки, с двумя косами, в коричневом коротком платье и с черным передником. Гимназистка уловила на себе взгляд Феди. Она села на подлокотник кресла и обняла его за плечо. Помня о студенте, который погиб от папиросы, Федя устранялся, боясь поцелуя.
— Симпатичный блондин, велите дать папирос!
Федю всего передернуло, Боба крикнул: «Эй, мамаша, Филиппьевна!» Три барышни выбежали и привели Филиппьевну, обнимая ее и теребя за подбородок.
— Дай-ка нам, мамаша, папирос и бенедиктину.
Папиросы были расхватаны барышнями, а бенедиктин Боба пил один, изредка осторожно наливая Феде. Комната поплыла в дыму. Лица как-то стали удаляться и расплываться.
Боба заметно хмелел. Он стал трогать девушек за ноги, щипать их <за> руки выше локтя, отчего они пронзительно визжали. Вдруг одна из них громко и без всякого смеха произнесла громкое русское ругательство, приправленное целой серией самых отборных непристойностей. Лицо Бобы перекосилось, как будто он выпил уксусу. Развалившись в кресле и держа в одной руке рюмку, а в другой — широкую зеленую бутылку, он стал отмахиваться бутылкой и рюмкой будто от мух.
98
Рассказ А. П. Чехова «Припадок». См.: Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1974–1983. Т. 7. С. 199–221.
99
Рассказ Л. Н. Толстого «Франсуаза (Рассказ по Мопассану)». См.: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М.; Л., 1928–1958. Т. 27. С. 251–258.