Между тем, еще Аристотель в сочинении "Метафизика" справедливо замечал: "А самые главные (!) формы прекрасного, это порядок, соразмерность и определенность, - математические науки больше всего и показывают именно их".[265]
Древний философ, по мнению видного исследователя его эстетики А.Ф.Лосева, отождествлял с красотой благо, считая благо "целесообразным порождением действительности", а красоту - "самой структурой или моделью процесса порождений".[266] В свете ефремовских суждений о прекрасном эта трактовка выглядит весьма современной. Поэтому ее вряд ли можно отнести к Аристотелю без оговорок. Лосев и не придает целесообразности как "модели порождений" прекрасного того значения, какое она естественно должна была бы занять в современной эстетике.[267]
Великий мыслитель древности, как известно, колебался между материализмом и идеализмом, диалектикой и метафизикой, что отразилось и в изложении его взглядов.[268] В трактате "О частях животных" Аристотель возражает на догадки Эмпедокла о том, что источником анатомической целесообразности выступает сам процесс возникновения приспособительных признаков, с позиции прямо противоположной. Совершенное строение человеческого тела, говорит он, заранее задано его "божественным" назначением. А "раз человек таков", каков он есть, стало быть, и "возникновение его должно быть таким-то... тот же способ рассуждения одинаково применим ко всем другим произведениям природы".[269]
Последовательно материалистическое и диалектическое понимание прекрасного подразумевает, несомненно, обратную зависимость: красота человека и всего остального в природе "такова" в силу "такого-то" процесса развития.
Первоначальную мысль о целесообразности прекрасного Ефремов усвоил (это хорошо видно в его исторической прозе) из античной эстетики и античного искусства. В её разработке он выступил с позиции диалектического материализма и современного естествознания. В обширной лекции доктора Гирина в романе "Лезвие бритвы" писатель развил концепцию красоты как биологической целесообразности, исходя из того, что "прекрасное есть жизнь", т.е. из примата красоты в мире действительности над красотой в искусстве. Автор этой знаменитой формулы Н.Г.Чернышевский ограничивал, однако, объективно универсальный ее смысл антропологическим пониманием жизни. "Красоту в природе, - писал он, - составляет то, что напоминает человека" и даже "предвозвещает личность".[270] И далее - "...жизнь мы видим только в действительных, живых существах, а отвлеченные, общие мысли, - исключал Чернышевский общественное сознание (вероятно, в полемике с идеалистической эстетикой Гегеля), - не входят в область жизни".[271] Чернышевский поэтому считал излишним "проводить в подробности" свое понимание красоты "по всем царствам природы".
С точки же зрения эволюционной теории Дарвина, на которую опирается Ефремов (автор диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности" не мог ещё её знать), человеческая красота выступает генеральным критерием прекрасного в природе постольку, поскольку является высшей ступенью общебиологической целесообразности. Чернышевский комментирует замечание Гёте о том, что природа редко создает совершенные образцы человеческой красоты, в том духе, что ей нужно "сохранение" своих творений, "а не собственно красота"[272] По современным же представлениям красота и есть "сохранение", но как результат прогрессивного процесса творений природы, а не какая-то окончательная "образцовая" форма.
У вымерших гигантских ящеров, говорит Ефремов в романе "Туманность Андромеды": "увеличение мускульной силы вызывало" линейное "утолщение костей скелета, подвергавшихся большой нагрузке, и увеличившаяся тяжесть скелета требовала нового усиления мышц" (т.3 II, с.107) и т.д. Только человеку "с его прекрасным, позволяющим изумительную подвижность и точность движении телом" (т.3 II, с. 107) удалось избежать в процессе эволюции подобных тупиков. Природа нашла в человеке наибольшее равновесие противоречиво направленных приспособительных механизмов. "...Чем труднее и дольше был слепой эволюционный путь отбора, - размышляет один из героев „Туманности Андромеды", - тем прекраснее получались формы высших, мыслящих существ, тем тоньше была разработана [природой, - А.Б.] целесообразность их приспособления к окружающим условиям и требованиям жизни, та целесообразность, которая и есть красота" (т.3 II, с. 143).
265
Цит по: А.Лосев - История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика // М.: 1975. с. 146.
268
Лосев утверждает, что, по Аристотелю, прекрасно "не то, что мыслится и воображается, но то, что на самом деле существует как самостоятельная реальность". Однако первоначально говорится противоположное, а именно, что для Аристотеля "прекрасное есть внутренняя жизнь ума", в виде умопостигаемых идей - эйдосов. (А.Лосев - История античной эстетики, с.143,149).