У каждого большого художника свои, особые отношения с другой культурой. Трудно вместе с тем назвать писателя мирового масштаба, чья русская судьба сложилась бы столь парадоксально. Неожиданной выглядела уже сама популярность певца научно-технического прогресса в отсталой аграрной стране, какой была Россия, когда на исходе прошлого века здесь был открыт выдающийся романист, не похожий не только на прославленных отечественных классиков, но и на Э.По, Д.Дефо, Дж.Свифта, чьи традиции на первых порах пытались отыскать в творчестве Г.Уэллса русские критики.
Первое его собрание сочинений вышло в Петербурге уже в 190 году; до 1917 года появилось ещё три; четыре, несравнимых, конечно, по тиражам и количеству переводов, были выпущены в советское время. Это - не считая большого числа трёх- и двухтомников, множества отдельных изданий, переизданий и публикаций в периодической печати. В 1934 году ленинградские писатели преподнесли своему гостю его книги, изданные после революции. К подарку была приложена справка Всесоюзной книжной палаты: общий тираж произведений Г.Уэллса перевалил за семьсот тысяч экземпляров. "Это, - благодарил автор, - гораздо больше, чем издано в Англии за то же время. Весьма приятный сюрприз"[157].
Компактно составленная к столетнему юбилею со дня рождения библиография русской уэлссианы[158] насчитывает свыше восьмисот номеров. Сюда вошли, между прочим, и художественные отклики на путешествие Г.Уэллса в Советскую Россию (пьеса Н.Погодина из трилогии о В.И.Ленине, стихи Н.Тихонова, Е.Евтушенко и др.), подражания Г.Уэллсу, пародии и т.д. Большую часть библиографии составляют литературно-критические статьи, исследования художественного и философского творчества Г.Уэллса, документы, связанные с Россией и общественно-политической деятельностью писателя, переписка с представителями русской культуры, их воспоминания и высказывания.
Ю.Ковалёв в приложенном к библиографии обзоре русской критики Г.Уэллса обращает внимание на то, что выдающийся художник нашёл признание в стране Толстого и Чехова лишь после того, как сделался популярным в качестве занимательного рассказчика-фантаста и социолога, автора "проектов будущего". К этому времени Г.Уэллс успел зарекомендовать себя в Англии первоклассным беллетристом. В России же интерес к его фантастике и социально-техническим пророчествам настолько преобладал, что, по признанию литературных журналов начала XX века, казалось несправедливым обсуждать его творчество с точки зрения чисто художественной[159].
Русские читатели поначалу не располагали, правда, хорошими переводами, и не только в смысле художественной адекватности. О царившем здесь произволе можно судить хотя бы по заглавиям романа "Когда спящий проснётся". Заключённую в нём метафору социальной революции то заостряли: "Спящий пробуждается", то нейтрализовали: "После двухвекового сна", то исключали: "После дождичка в четверг", в соответствии с "редактурой" текста.
Но дело, видимо, не только в переводах. Дело в том, что русская критика вообще долгое время воспринимала своеобразие Г.Уэллса каким-то "боковым зрением". Е.Замятин, например, писал о "стремительном, аэропланном лёте" его сюжета, делающим для читателя "просто физически невозможным вглядеться в детали, в стиль автора"[160]. Наблюдение, по-своему тонкое, оставляло, тем не менее, в стороне отношение художественного метода Г.Уэллса к науке. В иных случаях это отношение лежит казалось бы, на поверхности. Не зря его социальные прогнозы сравнивались с методом естествоиспытателя, который старается "определить, какой синтез получится от взаимодействия таких-то реактивов"[161]. В других же, как подчёркивал сам писатель, "фантастический элемент" им использован не для научного прогнозирования, как у Ж.Верна, а "только для того, чтобы оттенить и усилить" обычные человеческие чувства. "Под маской прихотливой фантастики, - говорилось в одной из ранних рецензий на роман "Первые люди на Луне", - скрываются такие злые, такие уничтожающие, такие ядовитые не пародии, не карикатуры, а прогнозы будущего, что романы Г.Уэллса перестают быть простым вымыслом и становятся социологическими предостережениями"[162]. Хотя эти предостережения не перестают быть вместе с тем и пародиями, и карикатурами.
Фантазия Г.Уэллса парадоксально объединяет логическое допущение с условно-поэтическим, что давало ему повод отрицать какое-либо литературное сходство своего творчества с фантастическими романами великого француза. Наукоподобная поэтическая условность в произведениях английского писателя таила порой гениальные предвосхищения принципиально новых открытий, тогда как воображение Жюля Верна следовало хорошо известным и потому укладывавшимся в здравый смысл научным принципам. Сам же Г.Уэллс справедливо обращал внимание на то, например, что его "Машина времени" опередила "представление об относительности, вошедшее в научный обиход значительно позднее"[163].
157
Г.Мишкевич - Три часа у великого фантаста. / Сб.: Вторжение в Персей. // Л.: 1968. c.440.
158
И.Левидова и Б.Парчевская - Герберт Джордж Уэллс. Библиогр. русских переводов и критической литературы на русском языке. 1898-1965. // М.: 1966.
159
См., например, обзор Гофмана Е. - Наша переводная литература в Вестнике Европы. (1910, №3.с.410).