В "Аэлите" впервые складывается, чтобы занять особое место в творчестве Алексея Толстого, образ народа, взявшего судьбу в свои руки, - он пробуждает совсем другое нравственное чувство, чем толпа, бунтующая где-то за кадром в "Сестрах". И рефлексии российского интеллигента здесь тоже впервые оцениваются не только изнутри, но и с точки зрения интересов и целей Родины.
И образ вечного Космоса совершенно новый у Алексея Толстого, многоразлично повёртывается к читателю то символом трагического разъединения с Родиной (один из автобиографических мотивов "Аэлиты"), то увеличительным экраном земных событий, страстей и помыслов, то, наконец, сам по себе как таковой, как физическая безмерность, на край которой уже тогда вступал - это отлично почувствовал Алексей Толстой - человек XX века.
И тоже впервые в "марсианском" романе появился "мировой кинематограф" народов и рас. Легендарная историография создаёт в "Аэлите" всемирно-историческую подсветку революционной современности. Нигде ещё Алексей Толстой не пытался обозревать злободневное настоящее на таком гигантском экране Истории и Природы. Эстетическая, жанрообразующая, стилистическая функция этого экрана впоследствии перейдёт и в его эпическое полотно.
И самый необычный для Толстого-"бытописателя" мотив - мотив познания, который многократно варьируется в "Аэлите". "Богатством и силой знания" Сыны Аама захватили власть в Атлантиде. Своими тайными формулами атланты поработили невежественные племена Марса. Рассказ Аэлиты про десятилетия прошлого - широкое, на несколько глав развёрнутое отступление о том, как "силы земли, вызванные к жизни Знанием, обильно и роскошно служили людям" (с. 164) в недолгий Золотой век, как "полное овладение Знанием" (Толстой идеализировал исторические возможности наших пращуров) послужило источником "расцвета небывалой ещё на земле и до сих пор не повторённой культуры"[222], и как потом ложное знание, направленное на исключительное Я, привело к катастрофе.
Структура "Аэлиты", можно сказать, берёт начало в научно-фантастической фабуле, которую духовно мотивирует порыв героев романа к звёздам и которая через эту мотивировку просвечивает идейно-философскими и нравственно-политическими исканиями самого автора. "Дух искания и тревоги", по словам инженера Лося (сказанным в торжественную минуту перед стартом космического корабля), "вечно толкающий нас" к неведомому, связывает научно-фантастический план романа со сказочно-историческим, приключенческим, любовно-психологическим, наконец, социально-революционным планом.
В таком непростом контексте мотив познания определяет важнейшие и подчас диаметрально несхожие ситуации и коллизии. Не совсем обычной для влюблённого звучит просьба: "Аэлита, расскажите мне о вашем знании" (с.119). Аэлита пытается пояснить старичку-учителю тайну земной любви такой параллелью: "На Земле они знают что-то, что выше разума, выше знания, выше мудрости" (с. 146). Космологическая, техническая фантастика этого романа - устройство космического корабля, скитания в звёздном пространстве, картины внеземного мира, размышления о существах во Вселенной - всё это окрашено также и нравственным побуждением: "Марс хочет говорить с Землёй... мы летим на зов" (с.24), поясняет Гусеву Лось. "Хождение" в поисках знания оборачивается борьбой за справедливость и счастье, любовь и саму жизнь. Из Космоса мотив "хождения" перебрасывается на "кинематограф" древнейшей миграций человечества, завоеваний, расцвета и гибели легендарных культур. В сложной циркуляции мотивов постепенно складывается мысль о вселенской загадке бытия человечества.
Жажда неведомого объединяет, но вместе с тем и размежёвывает первый в советской литературе космический экипаж. Инженер Лось, который напоминает Гусеву: "Мудрость, мудрость - вот что, Алексей Иванович, нужно вывести на нашем корабле" (с. 106), казнится тем, что не ему первому, "трусу и беглецу" (по его словам), замахиваться на "небесную тайну". Для них, для интеллигента, жаждавшего забвения там, "на девятом небе" ("Та, которую я любил, умерла... на Земле всё отравлено ненавистью" - с. 118), и для солдата, прихватившего на всякий случай туда гранаты ("С чем мы в Петербург-то вернёмся? Паука, что ли, сушёного привезём?" - с. 105), мудрость мира едва ли не противоположна в начале космического хождения - и почти одинакова в конце. Подобное духовное сближение в борьбе за правое дело Алексей Толстой проследит и между героями своей революционной трилогии, где будет отчётливо выражена мысль, что это покоряла умы всемирно-историческая истина большеиков.
222
А.Толстой - Аэлита (Закат Марса): Роман. // М.-Пг.: 1923. с.164. В дальнейшем ссылки на это издание в тексте.