Научно-фантастический роман, казалось, ничем не предвосхищал реализма историко-революционной прозы Алексея Толстого, тем не менее, он перекликается с ней и в принципиальных чертах, и в немаловажных частностях. В революционных персонажах "Хождения по мукам" можно различить, например, черты Гусева, в Аэлите просвечивают образы Даши с Катей, а в инженере Лосе - черты Ивана Телегина и Вадима Рощина и т.д. Примечательно, что в фантастической одиссее получает дальнейшую разработку такой структурообразующий элемент романа-эпопеи, как философско-исторические отступления. Впервые они появляются у Алексея Толстого в первой части трилогии, а в "Восемнадцатом веке" и "Хмуром утре" составят опорные узлы повествования. Но уже в "Аэлите" "атлантические" главы группируются вокруг концептуальных "формул истории".
Вот как объясняет марсианка тотальную войну против всех на закате цивилизации атлантов. "Первородное зло" заложено было, говорит она, в элитарном учении, согласно которому окружающий мир объявлялся отражением, сном, бредовым видением внутреннего Я. "Такое понимание бытия должно было привести к тому, что каждый человек стал бы утверждать, что он один есть единственное, сущее, истинное Я, всё остальное, - мир, люди, - лишь представление. Дальнейшее было неизбежно: борьба за истинное Я, за единственную личность, истребление человечества..." (с.165).
Крайний субъективизм и эгоцентризм культивировали, как известно, декаденты, - не из-за того ли разошёлся с ними ещё молодой Алексей Толстой? Автор "Аэлиты" верно усматривал в эгоцентрическом разрыве с живой реальностью мировоззренческую подоплёку крушения реакционных сил. Здесь оформлялась убеждённость писателя - он с наибольшей определённостью её выразит в "Хождении по мукам" - в том, что бездуховная мораль несовместима с истинной, а ложная истина в свою очередь чревата антиморалью.
В "Аэлите" смысл "отступлений" в легендарную историю не однозначен, но несводим к визионистской поэтизации старины. Можно было бы показать, как в обработке Платоновой легенды и теософского мифа об Атлантиде тоже проступают элементы научной фантастики. Но дело ещё и в том, что весь роман пронизан также "отступлениями" иного рода. По афористическому суждению "красного" подполковника Тетькина в "Восемнадцатом годе", русские мужики ни за что не уступят контрреволюции, - потому, что "желают иметь свою собственную историю, развёрнутую не в прошлые, а в будущие времена..."[223].
Эта другая, так сказать, перспективная координата исторического сознания реализовалась ещё в "Аэлите", например, как мотив "золотого века". "Ах, золотой век... Золотой век..." (с.221) - горько сожалел об утраченном будущем вожак разгромленного восстания. Диктатор Тускуб высмеивает "несбыточную" мечту о будущем и предлагает взамен всеобщего равенства реальное блаженство для избранных. Вывернутую наизнанку утопию разовьёт в духе фашизма, который тогда поднимал голову, другой диктатор в другом фантастическом романе Алексея Толстого.
Автор "Аэлиты" хорошо осознавал, что идеальный образ золотого века может быть очень по-разному обращён не только вперёд, но и вспять. По рассказам марсианки, недолгое цветение человечества - в невозвратном прошлом. Для вымирающего Марса желанное будущее - на планете Земля, брызжущей соками жизни. А инженер Лось строил космический корабль не без намерения укрыться от крови и ненависти на "девятом небе". Он полушутя объяснял Гусеву, как можно было бы убежать "в этой коробке" в лучшие времена. При скоростях, близких скорости света, течение времени в корабле во много раз бы замедлилось. "Поскучают, обрастут бородой, вернутся, - иронизирует он, - а на Земле - золотой век" (с.63). Разруха, хаос, анархия - всё позади, и люди живут по законам справедливости, милосердия и счастья.