Но это, как замечает Лось, всё же для каких-нибудь чудаков. А для него, красноармейца Гусева, и, стало быть, для самого автора бегство в будущее - вариант невозможный, несмотря на то, что и осуществимый. Все они слишком крепко привинчены к своему дорогому настоящему.
Попутно стоит отметить, что Алексей Толстой в утопических мотивах "Аэлиты" нисколько не заблуждался насчёт автоматической благодетельности научно-технического прогресса. На "девятом небе" фантастической марсианской техники его герои попадают в обветшалый реакционный мир. Сообщая, что Лось, по возвращении домой принялся строить "универсальный двигатель марсианского типа", который "перевернёт все устои механики, все несовершенства мировой экономики", писатель замечал: "Лось работал, не щадя сил, хотя мало верил в то, что какая бы то ни было комбинация машин способна разрешить трагедию всеобщего счастья" (с.266).
Мотив золотого века выполняет в романе, таким образом, концептуально-композиционную функцию, перебрасывает существенные ассоциации между фантастическим и реальным планами повествования, между глубоко личными переживаниями и всемирно-исторической истиной. И ещё: уже в "Аэлите" отступления в прошлое и будущее содержали прогрессивную историко-философскую мысль и принимали совершенно определённую классовую окраску, т.е. отнюдь не были эстетской игрой с художественным временем.
Проницательный читатель не мог не заметить, что своим "авантюрным" сочинением эмигрант делал не только политический шаг к признанию Советской власти. А.Воронского, редактора журнала "Красная новь", в котором появилась "Аэлита", быть может, привлекло и философско-мировоззренческое размежевание Алексея Толстого с белой эмиграцией. Не исключено, что Воронский, по мнению некоторых биографов Алексея Толстого[224], надеялся публикацией этого романа уравновесить путаную рецензию в своём журнале о нашумевшей философской книге О.Шпенглера "Закат Европы". "Аэлита" печаталась в "Красной Нови" (№6 за 1922 г., №№1, 2 за 1923г.) с полемическим подзаголовком "Закат Марса".
Однако в последующих изданиях Толстой снимет подзаголовок. Философия, идеология романа, конечно, не исчерпывалась перекличками со Шпенглером, хотя русский романист чутко запечатлел тот духовный кризис истощённой войной Европы, который оформил немецкий консервативный мыслитель-идеалист.
Шпенглер пророчил неизбежную гибель европейской цивилизации, отождествляя её с капиталистическим миром и выдвигая свою "круговую" модель исторического процесса. По его мысли, национально-региональные культуры - несообщающиеся индивидуальные организмы, которые в своём развитии неизбежно исчерпывают себя.
По Алексею же Толстому, и в Баснословной древности расцвет человечества был плодом взаимодействия, сотрудничества народов. В "Аэлите" разложение культуры атлантов, также как её преемницы марсианской цивилизации, - следствие загнивания социальной системы, а не вырождения культурных ценностей. К историческому оптимизму Алексей Толстой апеллировал ещё в своём письме Чайковскому и в предисловии к берлинскому изданию романа "Сестры". Однако там прогноз возрождения России имел абстрактно патриотическую мотивировку. В "Аэлите" унынию и упадку противопоставлена надежда на обновление мира через революционную Россию.
Даже запутавшемуся в своих сомнениях инженеру Лосю Земля, Родина представляется из космической бездны "живым плотским сердцем великого Духа", источником "непрерывной жизни одного тела, освобождающегося от хаоса". Советская Россия - символ преемственной связи "тысячелетий прошлого и тысячелетий будущего". Под фразеологией, напоминавшей о былой близости к декадентам, проступает надежда на то, что обновлённая Родина возродит для всего человечества эту связь времён. К такой мысли Толстой ведёт любимых героев своей трилогии. "Ты помнишь, - скажет Кате Вадим Рощин в конце пути, на заключительных страницах "Хмурого утра", - мы много говорили, - какой утомительной бессмыслицей казался нам круговорот истории, гибель великих цивилизаций". Теперь "ослепительный свет озарил полуразрушенные своды минувших тысячелетий... Всё стройно, всё закономерно... Цель найдена... Её знает каждый красноармеец"[225].
Одно только прошлое - Алексей Толстой неоднократно обращался к нему за советом - ещё не давало разгадки истории. Говорят, во время работы над рассказом "День Петра" - шёл 1918 год - кабинет писателя украшала загадочно ухмыляющаяся маска царя-реформатора. Случайным ли оказалось любопытное совпадение? На Марсе инженеру Лосю всюду встречаются пришедшие из Атлантиды культовые маски головы Спящеего, словно бы обращённые к вечности лунообразной улыбкой...
224
См., например: И.Щербакова - Весёлая земная песнь человеку, рождённому Октябрем. с.53.