В "Аэлите" русская революция предстала на перекрёстке "тысячелетий прошлого и тысячелетий будущего" как истинная связь времён, и связь времён выступает в этом романе как всемирно-историческая истина революции. Современность высвечена громадным прошедшим опытом человечества - и вместе с тем озарена иным светом лучшего будущего. Словом, диалектика времён здесь воплощает революционный ход истории, противостоит инволюции, преодолевает возвращение бытия на круги своя. "Круговая" модель исторического процесса отрицается здесь с точки зрения будущего не только как новая ценность мировосприятия, но и как новая ступень познания мира. Этой временной трёхмерностью исторической мысли писателя - её ещё не было в романе "Сестры" - закладывалась принципиальная черта того "нового реализма", который формировался в творчестве Алексея Толстого в 1922-1924 годах. В этот период на его страницы выходят мужественные деятельные герои; мир человека в его произведениях раздвигается до общенародной жизни, до беспредельного Мироздания; певец человеческого сердца теперь исследует общество, основанное на справедливости, где и любовный "эгоизм вдвоём" должен просвечивать нравственной мерой "согласия", - так называл тогда Алексей Толстой чувство коллективизма.
В 1924 году он выдвигает понятие монументального реализма. Тесно связанный с его художественно-исторической концепцией, творческий метод "Петра I" и "Хождения по мукам" явится оригинальным вкладом писателя в советскую литературу. М.Горький считал качество исторической мысли советского писателя решающим фактором изображения жизни в революционном развитии. Сопоставляя задачи новой литературы с прежним искусством, Горький писал: "... нам необходимо знать не только две действительности - прошлую и настоящую... Нам нужно знать ещё третью действительность - действительность будущего... Мы должны эту третью действительность как-то сейчас включить в наш обиход, должны изображать её. Без неё мы не поймём, что такое метод социалистического реализма"[226].
Потребность во включении социального будущего - как идеала и меры, но также и как эстетического объекта - в художественную панораму движущихся десятилетий советской страны осознавали в 20-30-е годы не только писатели-фантасты Александр Беляев, Вивиан Итин, Ян Ларри, но и такие видные реалисты, как Александр Фадеев, Леонид Леонов, Мариэтта Шагинян, Евгений Петров, Андрей Платонов. По-разному проявлялась эта потребность в авантюрном романе-сказке "Месс-Менд", в историко-философском замысле "Последнего из удегэ", в идейно-жанровой структуре "Дороги на Океан".
В литературной заявке на "Гиперболоид инженера Гарина" Алексей Толстой писал в Гослитиздат, что намеревается заключить авантюрную и героическую части задуманного романа апофеозом "мирной роскошной жизни" в "царстве труда, науки и грандиозного искусства"[227]. "Таким образом, - подытоживал писатель, - роман будет авантюрный, героический и утопический"[228]. И хотя утопический финал замышлялся "более схематичным" и впоследствии Толстой от него отказался, примечательно это стремление синтезировать в рамках единого замысла столь разнородные жанрово-типологические начала.
В работе над "Аэлитой", в звёздный час своей жизни Алексею Толстому необычайно важно было охватить все три действительности единым актом художественного сознания. "Всевременная" система координат и явилась той самой исходной "точкой зрения", выбору которой Алексей Толстой всегда придавал исключительное значение как центру кристаллизации художественного мира. Совместить же былое, сущее и грядущее возможно было только в фантастическом мире.
Вряд ли Алексей Толстой написал фантастический роман потому, что не уверен был в своём знании Советской России[229]. Неосведомлённость ещё никому не посчастливилось преодолеть силой фантазии. Конечно, писатель ещё чего-то не знал, не почувствовал. Скажем, называл город по-довоенному, Петербургом. Кое-что потом будет исправлен например, вместо: "автомобиль комиссара Петербурга" Толстой пишет "автомобиль Губисполкома". Впоследствии "Аэлита" неоднократно подвергалась литературной редактуре, но сколько-нибудь существенных изменений роман не претерпел как раз в тех бытовых деталях, которые Толстой непременно очертил бы иначе, если бы был неудовлетворён своим прежним видением новой жизни.
Каким-то непостижимым чутьём большой художник схватывал из своего далека тончайшие оттенки, обрисовывая, например, разноголосую петроградскую толпу, что сгрудилась у стартовой площадки. Не убили ли здесь кого? Не ситец ли выдают ("по восьми вершков на рыло", заранее возмущается всезнающий обыватель)? Нет, это "запечатали в цинковый бидон воров из тюрьмы и посылают на Марс для опыта". А корабль нагружен агитационной литературой и... кокаином. Обратно же привезут, разумеется, золото - "неограниченное количество" для пополнения государственного запаса: не зря, мол, английский фунт нынче падает...