Нравственная вселенная нового россиянина высвечивается почвенными, нравственными ценностями, вместе с тем, в самом обобщённом плане, в космическом отстранении. На Марсе понятия сынов Земли о добре и зле испытываются выбором между жизнью и смертью целой планеты. Классовая программа диктатора Тускуба: "Равенство не достижимо, равенства нет. Всеобщее счастье - бред сумасшедших... Жажда равенства и всеобщая справедливость разрушают высшие достижения цивилизации. Идти назад, к неравенству, к несправедливости... заковать рабов, приковать к машинам, к станкам, спустить их в шахты" - ставит на грань небытия весь "смешанный экипаж" романа. "Мы не хотим умирать" (с. 180), взывают рабы-пролетарии. "Я не хочу умирать" (с. 196) - откликается "принцесса Марса". "Жить я хочу, Мстислав Сергеевич" (с.235), признаётся Гусев, выбирая, тем не менее, схватку не на жизнь, а на смерть.
Один из самых жизнелюбивых художников русской литературы, Алексей Толстой отождествляет несправедливость с покушением на священный закон природы. Перед отъездом на родину он писал в эмигрантской печати, что в Советской России справедливость начинается для каждого осуществлением права на жизнь. Социальное равенство тоже подпадает под "право жизни", ибо законы жизни едины повсюду. "Одни законы для нас и для них, - объясняет Лось, почему на других планетах скорее всего обитают похожие на нас существа. - Во Вселенной носится живоносная пыль, семена жизни, застывшие в анабиозе. Одни и те же семена оседают на Марс и на Землю, на все мириады остывающих звёзд. Повсюду возникает жизнь и над жизнью всюду властвует человекоподобный: нельзя создать животное, более совершенное, чем человек, - образ и подобие Хозяина Вселенной" (с.24).
Всё время научно-фантастический план перекрещивается с реалистическим психологизмом романа. Гусев, может быть, и не понимает космологических рассуждений Лося, но образ Хозяина мира - это его задушевный образ, который однажды пронзил его мысль на германском фронте, когда "хозяина" истребляли как вредных насекомых, а весь мир продолжал идти своим чередом, и раненый Гусев с тоской сравнивал ничтожество своей жизни и смерти с блистающими звёздами на вечном небе (это небо и эти звёзды сопровождают сынов Земли во всём их марсианском хождении). "Показалось мне, Мстислав Сергеевич, - рассказывал Гусев, - будто звёзды - это всё - я. Всё - внутри меня. Не тот я (что прежде, - А.Б.), не вошь. Нет... Расколоть мой череп - ужасное дело, великое покушение" (с.235).
И в заключительных словах этого необычного для "Аэлиты" развёрнутого монолога: "Жить я хочу, Мстислав Сергеевич", словах неожиданных для бесстрашного человека, - не ужас небытия, но убеждённость в величайшей ценности любой человеческой жизни, неважно, российская она или пусть даже марсианская. Ничего похожего мы не найдём в авантюрных романах 20-х годов с их лубочным апсихологизмом.
Здесь - ключевая мотивировка революционной фабулы "Аэлиты", от самых первых страниц до открытого в завтрашний день финала, когда красноармеец Гусев по возвращении на родину принимается сколачивать боевой отряд для "спасения остатков трудового населения" Марса. Герой и автор сливаются в нравственной оценке революции. Писатель не только проницательно разглядел своего Гусева как знаменательный тип времени, но и вложил в своего героя собственные духовные искания. Видимо, не одна только патриотическая идея российской государственности, о которой много и справедливо сказано биографами Толстого, влекла его на обновлённую Родину. Созвучен был её умонастроениям и гуманистический идеал пролетарской революции.
Мотив равновеличия человека и мира переходит в диалектику души Алексея Гусева из космической фабулы, из реализованной метафоры человека-космопроходца, из мифологических уподоблений и реалистической символики романа. В древнем сказании об Атлантиде человек отождествляется с Мирозданием: "... его голова - чаша с краями, простирающимися во Вселенную" (с. 155). На узкой ладони Аэлиты - живая модель Земного шара, чудесно пульсирующая воспоминаниями пришельцев. Человек и мир многократно и непрерывно моделируют в "Аэлите" друг друга. И, наконец,- но в романе совсем не в последнюю очередь! - в бесконечность Вселенной раскрывается чаша человеческого сердца.
Любовь - магистральная тема всего творчества Алексея Толстого. В романе "Сестры" анализ девальвации "здоровых и добрых чувств", когда "никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности"[233], - немаловажная характеристика распада империи. Крайний антагонизм имущих и неимущих, предчувствие апокалиптического конца невиданно опустошали сердце.