«А посреди толпы, задумчивый, брадатый…»
А посреди толпы, задумчивый, брадатый,Уже стоял гравер – друг меднохвойных доск,Трехъярой окисью облитых в лоск покатый,Накатом истины сияющих сквозь воск.
Как будто я повис на собственных ресницах,В толпокрылатом воздухе картинТех мастеров, что насаждают в лицахПорядок зрения и многолюдства чин!
«Откуда привезли? Кого? Который умер?..»
Откуда привезли? Кого? Который умер?Где < >[9]? Мне что-то невдомек.Скажите, говорят, какой-то Гоголь умер?Не Гоголь, так себе, писатель-гоголек.
Тот самый, что тогда невнятицу устроил,Который шустрился, довольно уж легок,О чем-то позабыл, чего-то не усвоил,Затеял кавардак, перекрутил снежок.
Молчит, как устрица, на полтора аршинаК нему не подойти – почетный караул.Тут что-то кроется, должно быть, есть причина.<………..>[10] напутал и уснул.
«Мастерица виноватых взоров…»
Мастерица виноватых взоров,Маленьких держательница плеч!Усмирен мужской опасный норов,Не звучит утопленница-речь.
Ходят рыбы, рдея плавниками,Раздувая жабры: на, возьми!Их, бесшумно охающих ртами,Полухлебом плоти накорми.
Мы не рыбы красно-золотые,Наш обычай сестринский таков:В теплом теле ребрышки худыеИ напрасный влажный блеск зрачков.
Маком бровки мечен путь опасный.Что же мне, как янычару, любЭтот крошечный, летуче-красный,Этот жалкий полумесяц губ?..
Не серчай, турчанка дорогая:Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,Твои речи темные глотая,За тебя кривой воды напьюсь.
Ты, Мария, – гибнущим подмога,Надо смерть предупредить – уснуть.Я стою у твердого порога.Уходи, уйди, еще побудь.
«Твоим узким плечам под бичами краснеть…»
Твоим узким плечам под бичами краснеть,Под бичами краснеть, на морозе гореть.
Твоим детским рукам утюги поднимать,Утюги поднимать да веревки вязать.
Твоим нежным ногам по стеклу босиком,По стеклу босиком, да кровавым песком.
Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,Черной свечкой гореть да молиться не сметь.
Воронежские тетради (1935–1937)
Первая тетрадь
«Я живу на важных огородах…»
Я живу на важных огородах.Ванька-ключник мог бы здесь гулять.Ветер служит даром на заводах,И далёко убегает гать.
Чернопахотная ночь степных закраинВ мелкобисерных иззябла огоньках.За стеной обиженный хозяинХодит-бродит в русских сапогах.
И богато искривилась половица –Этой палубы гробовая доска.У чужих людей мне плохо спится –Только смерть да лавочка близка.
«Наушнички, наушники мои!..»
Наушнички, наушники мои!Попомню я воронежские ночки:Недопитого голоса АиИ в полночь с Красной площади гудочки…
Ну как метро?.. Молчи, в себе таи…Не спрашивай, как набухают почки…И вы, часов кремлевские бои, –Язык пространства, сжатого до точки…
«Пусти меня, отдай меня, Воронеж…»
Пусти меня, отдай меня, Воронеж:Уронишь ты меня иль проворонишь,Ты выронишь меня или вернешь,Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож…
«Я должен жить, хотя я дважды умер…»
Я должен жить, хотя я дважды умер,А город от воды ополоумел:Как он хорош, как весел, как скуласт,Как на лемех приятен жирный пласт,Как степь лежит в апрельском провороте,А небо, небо – твой Буонаротти…
«Это какая улица?..»
Это какая улица?Улица Мандельштама.Что за фамилия чертова!Как ее ни вывертывай,Криво звучит, а не прямо.
Мало в нем было линейного,Нрава он не был лилейного,И потому эта улицаИли, верней, эта ямаТак и зовется по имениЭтого Мандельштама.