— Что не годится? — переспросил столяр и на какое-то мгновение ушел в себя, словно полностью забыл об этой суматохе на улице, сумбуре вне его и в нем самом. — Не годится, ребе, то, что наш бейт-мидраш все еще называется Немым миньяном. Это название для Холодной синагоги, где молятся мертвецы в талесах. Мы еще живы и молимся с первыми лучами солнца, мы должны называться Миньяном молящихся до рассвета.
Реб Мануш Мац считал столяра и резчика человеком честным и прямым, но в то же время фантазером, а иногда даже человеком ребячливым. Он и говорит, как ребенок. Но из-за страха перед войной, который заразил даже всегда полагавшегося на Господа реба Мануша Маца, тот заговорил на этот раз со столяром, как со все понимающим взрослым:
— Все дни свои я был проповедником, тем не менее я всегда чувствую, что я чего-то недосказываю. И так глубоко лежит это во мне, что я даже не знаю, как называется то, чего я недосказываю. То же самое со всеми нами из молитвенного братства стражей утра. Как бы рано мы ни вставали на молитву и сколько бы молитв мы ни произносили, ни пели и ни изливали в слезах, в нас все еще остается молитва, у которой нет ни слов, ни мелодии. Мы не можем ни пропеть, ни выплакать ее. Поэтому я считаю, что наш бейт-мидраш должен называться так же, как назывался до сих пор — Немым миньяном.
Проповедник стоял, опершись на палку, и долго молчал. Каждый день кто-то из молящихся миньяна делится с ним своими бедами. Лесоторговец Рахмиэл Севек и стекольщик Борух-Лейб делают это с тех пор, как он их знает. Вержбеловский аскет, с которым он знаком дольше, чем со всеми остальными, годами не разговаривал с ним, потому что он когда-то сказал ребу Довиду-Арону, что тот поступил нехорошо, бежав от своей жены.
— Благородный еврей, — поучал он тогда аскета, — должен уметь брать на себя не только бремя Торы и заповедей, но и бремя плохой или неподходящей ему жены.
За эти слова вержбеловский аскет был обижен на него долгие годы. Но теперь, от ужаса и страха перед войной этот аскет оставил свою обиду и говорит: «Пожалуйста, попросите ее, чтобы она приехала и чтобы был наконец мир». Даже раголевский раввин, молчаливый и придирчивый еврей, сегодня излил ему свое сердце. Не говоря уже об обитателях двора Песелеса, постоянно рассказывающих ему о своих огорчениях. Но как бы ни отличался один от другого характером и заботами, в одном все равны. Каждый считает, что виноват не он, а кто-то другой. При этом каждый признается, что и он немного виноват, но не из-за своей нечестивости, а из-за своей праведности, потому что он этому другому слишком доверял. Слепой проповедник, нащупывая палкой дорогу, уже дошел до двери и снова остановился, повернувшись к идущему за ним столяру:
— Гемара спрашивает, что делать человеку в мире сем? И Гемара отвечает: он будет себя вести подобно немому[147]. Поэтому я думаю, что надо быть человеком, достигшим высокого уровня, чтобы стать членом Немого миньяна. И не раз думал я и о себе самом, что быть слепцом, возможно, не наказание за мои грехи, а милосердие Господне. Именно потому, что я слеп, я могу видеть каждую вещь не такой, какой она является, а такой, какой она должна была бы быть и выглядеть.
— А война будет? — неожиданно выпалил Эльокум Пап.
— Для того чтобы ответить на этот вопрос, я должен быть пророком, падающим с очами открытыми[148]. — Слепой проповедник глубоко вздохнул и, подняв обе руки вместе с посохом, сказал: — Лишь Один, пребывающий в высотах, лишь один Он знает, что с нами будет.
Эльокум Пап остался в бейт-мидраше в одиночестве. Пару минут он еще слышал, как реб Мануш Мац стучит своей палкой по ступенькам. Потом в Немом миньяне стало тихо, очень тихо. С улицы лился бледный свет, без единого теплого золотого луча. Какое-то время Эльокум Пап смотрел на мраморные плиты с высеченными на них именами былых жертвователей. Золото букв уже осыпалось. Остались только вырезанные в камне буквы. Столяр вспомнил, как в прошлом году летом каменотес Лейбеле Балтраманцер смеялся: «Кто смотрит на высеченные на камнях имена?» — так он смеялся. Но Лейбеле Балтраманцер — старый еретик, по сравнению с ним Герц Городец — полный праведник.
Со стены в мраморных плитах взгляд Эльокума Папа перекочевал на биму, и он подумал, что его прежний план поставить там четырехугольные колонны — это плохой план. Будет гораздо красивее, если вокруг бимы будут стоять четыре круглые колонны, с навершием в виде короны — короны Торы. Нижние и верхние колонки по обе стороны от священного ковчега надо окружить резными поясками, похожими на гирлянды цветов. Кроме зверей на четырех ногах и птиц на двух ногах и с крыльями, вокруг священного ковчега можно установить льва с хвостом, как у кита, оленя с крыльями орла, и орла со святыми мезузами на ногах, вместо когтей, чтобы раздирать ими кошерных и слабых ягнят. Но больше, чем резьбой, он удивит Вильну своим вечным календарем, где дни меняются при помощи часов, вмонтированных в дверцы священного ковчега. Лучшие обыватели города придут посмотреть на великое чудо и станут постоянными прихожанами Немого миньяна. Мало ли что сказала владелица пекарни, что в нынешние времена достаточно вымолить у Всевышнего дожить до следующего года, а вечный календарь не нужен! И в первый раз, летом прошлого года, когда он к ней подошел со своими планами, она улыбалась, а ее продавщицы смеялись над ним. После этого она смягчилась и во всем ему помогла. Лесоторговец с печальным лицом, Рахмиэл Севек, тоже ему помог. Они оба будут ему и дальше помогать, он только должен быть упрямым и не отступать.