I
Фридрих Христиан Лаукхард родился в 1759 году в Нижнем Палатинате73, в небольшом городке Вендельсхайме, где его отец был лютеранским пастором. Но эта профессия, которой отец нашего героя остался верен до самой смерти — к вящей радости своей паствы—, отнюдь не помешала ни его неверию в Бога, ни воспитанию своих сыновей в неверии, хотя он и хотел видеть их священниками и не допускал мысли, что они могут избрать профессию, отличную от отцовской.
Мой милый и добрый батюшка, — рассказывает Лаукхард, — очень отличался — не ища в том славы — от большинства протестантских пасторов Палатината. В молодости он усердно учился и с особым воодушевлением изучал труды Вольфа74. Он частенько признавался мне, что метафизические принципы этого ученого однажды, в счастливый час, привели его к потере всякой веры в основные догмы лютеранской теологии. Позже, продолжая учиться и размышлять (чего не делало большинство его собратьев), он критически пересмотрел все утверждения катехизиса и все отверг как несовместимые со своими философскими воззрениями. Наконец, он натолкнулся на еретические труды Спинозы, сделавшие его ярым пантеистом.
Сей «милейший» священник, упрекаемый сыном только в излишне большой терпимости по отношению к католикам, присовокупил к религиозному неверию страсть к алхимии, и поэтому, не имея времени постоянно заниматься воспитанием детей, передал их на попечение одной из своих сестер, доброй, немного глуповатой старой деве, которая, обладая неуемной тягой к выпивке, приучила племянника с десяти лет пить вино и водку, в то время, как добряк-мельник и молоденькая служанка принялись приобщать его к другим удовольствиям, еще более продвинувших его в нравственном приобщении к будущей профессии пастора. Но ранняя развращенность, на всю жизнь сделавшая из Лаукхарда пьяницу и бабника, с детства сопровождалась неуемной жаждой знаний, которая заставляла его проглатывать все попадавшиеся на глаза книги. Также принесли пользу и получаемые время от времени отцовские уроки на самые различные темы, за исключением одной — катехизиса: его пастор Лаукхард не только не преподавал своему отпрыску сам, но и запретил изучать в соседней школе, куда отправил его учиться.
Фридриху Лаукхарду было около восемнадцати лет, когда, блестяще завершив «классическое образование», он поступил в Гиссенский университет, ставший первым среди учебных заведений, где должна была пройти вся его молодость. Несмотря на незнание катехизиса и выставляемое напоказ неверие куда более решительное и непримиримое, чем у его отца, он записался в Гиссене на теологический факультет так же, как затем в Гейдельберге, Йене и Галле, — и всюду ценился учителями за ум и высокое качество своих «диссертаций», а у товарищей вызывал единодушное восхищение богатым опытом выпивохи, игрока и организатора злых шуток, направленных против горожан. Правде, иногда он пытался расстаться с университетской жизнью с тем, чтобы занять пасторскую должность, добытую благодаря неустанным хлопотам отца, но вскоре пьянство, галантные похождения и слишком явная неумеренность его «вольтерьянства» лишали новоиспеченного пастора места, полученного с таким трудом. И юный теолог спешил вернуться к милому его сердцу существованию студента, перешедшее однажды, после выдержанного с блеском экзамена на звание «магистра философии», в бытие университетского профессора.
В Галльском университете, бывшем в те времена одним из самых больших и известных университетов Германии, «мэтр» Лаукхард занял с первых же месяцев 1783 года положение, которому могли бы позавидовать многие из его бывших однокашников. Его лекции по древнееврейскому и древнегреческому языкам, по истории Церкви привлекали к нему много платных студентов; его литературные труды сделали его имя известным широкой публике; один из самых уважаемых людей старого университетского города, доктор Землер75, почтил его своей дружбой. Этот доктор — и пастор — и сам был любопытным примером того состояния анархии, в которую погрузилась протестантская теология во второй половине XVIII века под влиянием французских энциклопедистов: великолепно образованный, посвященный более, чем кто-либо из его современников, во все тонкости экзегезы и восточной филологии, он исповедовал подобие христианского деизма, состоявшего в прославлении моральных принципов Евангелия и в недопущении в религию ничего сверхъестественного, — и вместе с тем он был очень хорошим человеком, образцом бескорыстия и милосердия, всегда готовым простить шалости своего молодого друга, ценя более или менее остроумные замечания последнего в адрес лютеранского катехизиса и его защитников.
73
74
75