Таковы были в 1779 году чувства Гете к Лафатеру. Поэт «не считал себя христианином» и в первом же письме предупредил об этом друга, тот поспешил ответить, что предпочитает его, язычника, многим христианам. «Кто же, — писал ему Лафатер, — может быть настолько крепок в своей вере, дабы судить о вере других?» Таким образом, признание Гете не повлияло на их добрые отношения. Но вдруг, в 1782 году, поэт заметил, что он слишком большой «нехристианин», а посему не может поддерживать дружбу с пастором, «христианство» которого, по сути, такого же свойства, как и его собственное нехристианство. Лафатеру, пославшему ему свою книгу «Понтий Пилат, или Библия в уменьшенном виде человека в натуральную величину», он откровенно заявил, что «нетерпимость» книги возмутила его. А поскольку бедняга Лафатер умолял указать отрывки, которые смогли заслужить подобный упрек, то Гете ответил во втором письме, что сам факт восхищения Христом является в его глазах отвратительнейшей формой нетерпимости. «Ты принимаешь Евангелие за божественное откровение, для меня же оно скорее является хулой на великого Бога, заключенного в Природе. Для тебя нет ничего более прекрасного, чем Евангелие; мне же знакомы тысячи страниц, написанных давно и недавно, которые я нахожу более прекрасными, более полезными и более необходимыми для людей!.. И ты меня спрашиваешь, в чем состоит твоя нетерпимость?.. Самое большее, я допускаю, что, если бы я проповедовал свою веру, как ты свою, то, конечно же, ты имел бы еще большее право сетовать на мою нетерпимость, нежели я — на твою.»
С тех пор с каждым годом привязанность Гете к Лафатеру все больше переходит в ярую ненависть. В 1786 году поэт пишет госпоже фон Штейн: «Лафатер приехал в Веймар и остановился у меня. Мы не перемолвились ни одним дружеским словом. Он еще раз явился ко мне во всем своем совершенстве, но моя душа осталась спокойна, как чистая вода в стакане.» На следующий год, во время путешествия по Италии, Гете получил книгу Лафатера «Нафанаил»251, которую автор посвятил «Нафанаилу, чье время еще не пришло». Невозможно представить себе ничего более трогательного, нежели страницы, где швейцарский писатель, не зная о перемене чувств «Нафанаила», выражает надежду, что «час» его не замедлит настать. «Благородный, чистый, дорогой друг! — писал он Гете, — Да, более дорогой, чем тысячи людей, называющих себя христианами, более дорогой даже, чем те, кто полностью разделяет мои верования, хоть на тебя еще и не низошла эта благодать из благодатей признать Иисуса Христа единственным спасителем человеков и в то же время единственным истинным человеком и найти в нем божественность, которую ты напрасно ищешь в природе, — ты, чувствующий лучше кого-либо красоту ее. Не стремясь переубедить тебя — о твоем обращении Господь позаботится сам! — но единственно как знак моего уважения и любви, как знак моих надежд и предчувствий, я посвящаю тебе эту небольшую христианскую книгу.» Но Гете, прочитав посвящение, лишь небрежно написал на клочке бумаге: «Ты выбрал неудачное время для свое болтовни! Я не Нафанаил, а Нафанаилам моего поколения, полагаю, я сам преподам урок, который отвратит их от твоего! Прочь же от меня, софист, или берегись ударов!» С тех пор он упорно отказывался отвечать на письма Лафатера, а во время своего пребывания в 1797 году в Цюрихе даже не захотел повидать своего друга. Наконец, он поднял его на смех и публично оскорбил в знаменитых «Ксениях» в «Альманахе муз»252. Но бедняга Лафатер, окончательно убедившись, что отныне навсегда потерял сердце своего «героя», тем не менее продолжал уверять, что рано или поздно это сердце откроется навстречу Божьей благодати.
252