И вот однажды пришло мне на ум построить плот из ивовых сучьев, чтобы плавать по светлому лону Сириона. И я сделал этот плот, и так решилась моя судьба. Ибо случилось как–то раз, что я выплыл на середину реки, и вдруг налетел шквал. Он подхватил плот и унес меня из Края Ив вниз по реке, к Морю. И так, последним из посланцев, прибыл я к Кирдану. Из семи кораблей, что строил он для Тургона, шесть были уже готовы. Один за другим уплывали они на Запад, и ни один до сих пор не вернулся, и никаких вестей о них не слышно.
Но соленый морской ветер вновь пробудил во мне дух народа моей матери, и радовался я волнам и постигал науку мореплавания так легко, словно знал ее всю жизнь. И когда последний — самый большой из всех — корабль был закончен, я рвался в море идумал так: «Если правду говорят нолдор, на Западе есть луга, с которыми не сравниться и Краю Ив. В Западных землях нет увядания, и Весна бесконечна. Вдруг и мне, Воронве, посчастливится достичь тех земель? Как бы то ни было, лучше блуждать в морских просторах, чем во Тьме с Севера». Гибели я не боялся — ведь корабли телери не тонут.
Но Великое море ужасно, о Туор сын Хуора; и оно ненавидит нолдор, ибо повинуется Приговору валар. В нем таятся опасности пострашнее гибели в бездне: тоска, одиночество и безумие; ужасные бури — и безмолвие; и мрак, где гибнет всякая надежда, где нет ничего живого. Много берегов, диких и неприютных, омывает оно; много в нем островов, полных страхов и опасностей. Не стану омрачать твою душу, о сын Средиземья, повестью о семи годах скитаний — семь долгих лет носило меня по Великому морю, от крайнего Севера до крайнего Юга; но Запада мы не достигли, ибо Запад закрыт для нас.
Наконец нас охватило черное отчаяние. Мы устали от всего мира и повернули к дому, решив бежать от судьбы, что так долго щадила нас — лишь затем, чтобы больнее поразить потом. Мы уже завидели гору, и я радостно вскричал: «Смотрите, Тарас! Моя родина!» Но в этот миг пробудился ветер и примчал с Запада тучи, отягченные бурей. Волны гнались за нами, как живые твари, исполненные злобы, и молнии хлестали корабль; он превратился в беспомощную скорлупку, и море яростно набросилось на нас. Но меня, как видишь, пощадило: почудилось мне, что волна, мощнее, но спокойнее остальных, подняла меня с корабля, и высоко вознесла на гребне своем, и, накатив на берег, выбросила на утес и отхлынула, обрушившись в море огромным водопадом. До твоего прихода я провел там не больше часа, и у меня все еще кружилась голова, когда я услышал твой голос. У меня и поныне стынет кровь при мысли о море. Оно поглотило всех моих друзей — а мы столько лет вместе скитались вдали от смертных земель…
Воронве вздохнул и тихо продолжал, словно говоря сам с собой:
— Но как же сияли нам звезды там, на краю мира, когда ветер ненадолго отдергивал завесу облаков на западе! И вдали виделись нам белые тени — но были ли то дальние облака, или и впрямь довелось нам узреть вершины Пелори над утерянными берегами дома эльдар, как думали иные из нас, я не знаю. Далеко они, очень далеко, и кажется мне, что никому из смертных земель не суждено более достичь их.
Тут Воронве умолк. Наступила ночь, и звезды сияли холодным блеском.
Вскоре Туор с Воронве снова встали и отправились в путь, оставив море позади. О начале их путешествия рассказать почти нечего, ибо шли они по ночам, от заката до восхода, и тень Улмо скрывала их, так что никто не мог увидеть их среди лесов, лугов, болот и скал. Шли они осторожно, опасаясь видящих в ночи соглядатаев Моргота и чуждаясь хоженых путей. Воронве вел, а Туор следовал за ним. Он не задавал лишних вопросов, но примечал, что идут они прямо на восток вдоль подножий гор, и на юг не сворачивают. Туор дивился этому, ибо, как и большинство эльфов и людей, думал, что Тургон живет где–то вдали от северных войн.
Медленным был их путь в сумерках и по ночам, в бездорожной глуши, а из владений Моргота нагрянула жестокая зима. С севера задули пронзительные ледяные ветра, от которых не защищали даже горы, и скоро снег засыпал вершины, замел перевалы и завалил леса Нуат еще до того, как облетела листва с деревьев[16]. Они тронулись в путь в первой половине нарквелие, но еще до того, как они достигли Истоков Нарога, наступил хисиме с жестокими морозами.
Брезжил тусклый рассвет, когда путники после тяжелого ночного перехода наконец увидели перед собой долину, откуда выбегал Нарог — и Воронве застыл, пораженный горем и ужасом, не веря своим глазам: там, где некогда в огромной каменной чаше, выточенной струями вод, блистало меж крутых лесистых берегов прекрасное озеро Иврин, ныне все было испоганено и разорено: деревья повалены и сожжены, каменные берега разбиты, воды озера растеклись и стояли безжизненным болотом. На месте Иврина теперь была лишь грязная замерзшая лужа, и над землей, точно липкий туман, висел смрад разложения.
— О горе! — вскричал Воронве. — Неужели и сюда пробралось зло? Некогда это место было недосягаемо для Ангбанда — но лапы Моргота тянутся все дальше.
— Это то, о чем говорил Улмо, — сказал Туор. — «Источники отравлены, и сила моя уходит из вод этого края».
— Здесь побывала какая–то тварь пострашнее орков, — заметил Воронве. — Страх тяготеет над этим местом.
Он вгляделся в землю у края лужи и воскликнул:
— Да, великое зло!
Он подозвал к себе Туора и указал на следы: глубокую борозду, уходящую на юг, и по краям ее, местами расплывшиеся, местами скованные морозом, отпечатки огромных когтистых лап.
— Видишь? — лицо эльфа побледнело от страха и отвращения. — Здесь недавно побывал Большой Змей Ангбанда, самая ужасная из всех тварей Врага! Мы уже опоздали с нашим посланием к Тургону. Надо спешить.
Едва он произнес это, как в лесу послышались чьи–то крики, и спутники застыли, точно серые камни, прислушиваясь. Но в голосе не было зла, только горе звенело в нем, — казалось, он повторял одно и то же имя, словно звал заблудившегося друга. Вскоре меж деревьев появился высокий человек в доспехе и черных одеждах, с длинным обнаженным мечом в руке; и меч тот показался им большим дивом, ибо он тоже был черным — лишь края клинка сияли холодным блеском. Лицо того человека было искажено отчаянием, и, увидев разоренный Иврин, он горестно вскричал:
— Иврин, Фаэливрин! Гвиндор и Белег! Некогда исцелили меня эти воды — но отныне не вкусить мне покоя.
И поспешно зашагал на север, словно очень спешил или гнался за кем–то. Долго еще слышали два товарища, как он взывал: «Фаэливрин, Финдуилас!», — пока его голос не затих вдали[17]. Они не знали, что Нарготронд пал, и что человек этот — Турин сын Хурина, Черный Меч. Так, всего один раз, и то лишь на миг, сошлись пути двух родичей, Турина и Туора.
16
Леса Нуат не упоминаются в «Сильмариллионе» и не обозначены на карте к нему. Они тянулись к западу от верховий Нарога до истоков реки Неннинг.
17
Ср. «Сильмариллион» (гл. 21, стр. 229): «Финдуилас, дочь короля Ородрета, узнала [Гвиндора] и приветствовала его, ибо любила его еще до Нирнаэт; Гвиндор же так пленен был ее красотой, что называл ее Фаэливрин, «солнечный блик на водах Иврина».