Сознание, чтобы непосредственно отрицать само себя, должно быть, как мы увидим, опосредствованным идеей неизменного.
То, что здесь выступает как модус и отношение неизменного, оказалось опытом, который раздвоенное самосознание совершает в своем несчастий. Этот опыт, правда, не есть одностороннее движение самосознания, ибо оно само есть неизменное сознание, а это последнее, следовательно, есть в то же время и единичное сознание, и движение есть в такой же мере движение неизменного сознания, выступающего в этом движении так же, как и другое; ибо это движение проходит через моменты, сводящиеся к тому, что сперва неизменное противоположено единичному вообще, затем, само будучи единичным, оно противоположено другому единичному и, наконец, составляет с ним «одно». Но это рассмотрение, поскольку оно принадлежит нам, здесь несвоевременно, ибо доселе перед нами возникла лишь неизменность как неизменность сознания, которая вследствие этого не есть истинная неизменность, а еще обремененная противоположностью, еще не само неизменное в себе и для себя; мы не знаем поэтому, как будет вести себя это последнее. Здесь обнаружилось лишь то, что для сознания, составляющего здесь наш предмет, вышеуказанные определения оказываются присущими неизменному.
Всякое движение и того и другого будет, между прочим, относительным; разум никогда не движется, если не движется неизменное. Не существует движения, которое было бы односторонним. Тем более что для того, чтобы дойти до неизменного в его совершенстве, в его истине, необходимо, чтобы движение начиналось не только с сознания. Божественная благодать присутствует везде и всегда, даже тогда, когда сознание совершает свободный акт жертвоприношения. Эта та идея, которую Гегель замечал даже тогда, когда говорил, что в отношениях влюбленных нет ничего одностороннего, потому что нет ничего мертвого. Он перенесет на вселенную вообще то, что он здесь говорит о любви, которая в этот момент уже является для него вселенной. Возвращение не может быть упразднено односторонним образом. В то же самое время он знает, что если мы не желаем довольствоваться чистой субъективностью, необходимо с самого начала установить единство субъективного и объективного. Субъект, полагая объект, предполагает его. Фундаментальное утверждение феноменологической точки зрения, где нельзя обойтись без ноуменологии по меньшей мере под видом гипотезы.[154]
Такая относительность движения, связанная с самой идеей абсолюта, является для Гегеля тем более важной вещью, чем больше она противопоставляется статической концепции религии, согласно которой мы никак не воздействуем на Бога, но только на самих, и где Бог, неизменный и бесформенный, не действует вообще. Концепция, к которой он приходит, — это концепция постоянного действия, где Бог и мы создаем друг друга.
Иначе говоря, отношение конечного и бесконечного не может изображаться высказываниями вроде следующих: я конечен; Бог бесконечен. Эти определения, конечное, бесконечное, являются лишь моментами процесса; Бог — это движение в себе самом, и именно для этого он является живым Богом. Теперь не следует рассматривать конечное как существующее в себе; необходимо рассматривать его в том акте, где оно упраздняется; рассматривать то, что исходит от Бога, в его возвращении к Богу.
Феноменологическая теория аналогична теории благодати, для которой нельзя отделить то, что исходит от Бога, и то, что исходит от свободной воли.
Такое присутствие неизменного в индивидуальном и индивидуального в неизменном Гегель характеризовал, используя термин erfährt: способ, которым представлено неизменное, является на самом деле опытом (Erfahrung) сознания, опытом, который является испытанием сознания, разделенного во время его несчастья. Откровение неизменного рождается от этого самого несчастья, и феноменология в целом является историей такого опыта. Но не об этом следует вести речь, и Гегель обращает внимание, что это движение нельзя рассматривать ни с точки зрения неизменного, ни с точки зрения индивидуального сознания. Это движение не является односторонним, или, скорее, сторона, которая рассматривается, непосредственно превращается в противоположную сторону, так как само единичное сознание, как мы видели, есть сознание неизменное; и тогда, говорит Гегель, можно разделить движение, о котором мы говорим, рассматривая его на этот раз с точки зрения неизменного сознания, которое, каким бы парадоксальным это ни могло бы показаться, также движется и которое в первый момент противопоставляется единичному, рассматриваемому в целом (и это иудаизм); во второй момент воплощается, чтобы стать единичным, противопоставляемым остальному (и это было христианство в его ранней форме); в третий объединяется с единичным (христианство в его завершенной форме). Но рассматривать вещи таким образом значило бы, говорит Гегель, превзойти нашу актуальную феноменологическую точку зрения; поскольку мы должны рассматривать лишь неизменность сознания, неизменность, находящуюся под воздействием противоречия, а не истинную неизменность в себе и для себя, то последняя для нас еще не появилась. Единственное, что нас касается, — это знание о том, что определения, которые мы обозначили как связанные с неизменным, «являются для сознания» и являются ему как «связанные с неизменным».