С. С. Знаю, что ты также любишь Вагнера. Это же очень неоднозначная личность…
Ф. А. А я люблю неоднозначных людей. Мне нравятся люди, далекие от непогрешимости. Нравятся творческие люди, которые страдают. Я не люблю людей, которые идут по жизни, не отклоняясь от прямой линии. Одни достоинства, никаких недостатков – это ужасно скучно.
С. С. Фанни, а какая музыка сопровождает твою жизнь сегодня?
Ф. А. Меня всегда привлекала мрачная музыка, рисующая черным по черному, из-за которой человек чувствует себя еще более одиноким в горе, в боли, в любовном разочаровании, испытывает чувство брошенности, покинутости. Я обращалась к музыке, чтобы проверить, одна ли я такая. И оказывалось, что таких, как я, еще много. Я слышала это даже в Моцарте. Все говорят “божественный Моцарт”, а в нем есть столько щемящей боли! Или, например, Оффенбах: принято считать его веселым композитором, а мне от его музыки становилось грустно. И я всегда выбираю музыку с повторами, которая привязывается, преследует человека, как наваждение. Мне нравится арабская музыка, мне нравится, когда какая-то тема развивается до бесконечности. Так мог сочинять Гендель, Пёрселл, Вивальди или Бах… Я думаю, в наваждении, в обсессии мы оказываемся лицом к лицу с собой. Я всегда искала именно этого. Никогда не стремилась к музыке легкой! Ведь даже если вы поставите увертюру к опере “Дон Жуан” Моцарта, это музыка ликующая, жизнеутверждающая, но все-таки в Моцарте гораздо более энергии и азарта, чем милосердия.
С. С. Может ли музыка лечить от горя, от ран?
Ф. А. Вылечить кого-то – нет. Но может не дать человеку сойти с ума. Дать ему понять, что он не одинок, вот в этом сила искусства, не только музыки – живописи, литературы, поэзии. И тогда внезапно вся мука, которую мы храним в душе, оказывается разделенной, мы обнаруживаем, что мы не одиноки.
С. С. Еще один из любимых твоих композиторов – Малер. Почему?
Ф. А. Малер – это гармония и дисгармония. Мелодия, притаившаяся среди хаоса. Как будто голос звучит среди руин… Нужно внимательно вслушиваться. В песнях Малера, например, в его “Песнях об умерших детях”, в его Adagietto, написанных в начале ХХ века, есть некое предчувствие наступающей трагической эпохи. Это великая тайна: мы можем объяснить, почему какая-то музыка не нравится, но не знаем, почему другая вызывает любовь.
С. С. Да, это правда. А теперь вопрос не о музыке: ты прекрасна и в замечательной форме. Что ты делаешь для ее поддержания? За пятнадцать лет нашей дружбы ты не прибавила ни грамма… и от тебя нельзя оторвать глаз.
Ф. А. Я не вижу себя такой. Но я вижу твою доброту. Думаю, что я просто очень люблю жизнь – и одновременно не боюсь умереть. Знаю, что человеческий век краток, но хочу жить, несмотря ни на что. И потом, секрет в том, что я живу в мире искусства. Это – невероятный шанс. У меня есть теория, о которой я часто спорю с другими людьми, и мало кто со мной соглашается, но я в нее верю: я считаю, что искусство занимает место, оставшееся в жизни человека “вакантным” после любви. Возьми Шуберта: если бы его любовь оказалась счастливой, если б состоялась его личная жизнь, он бы не сочинил такую музыку. Я не имею в виду, что человек, стремящийся служить во славу искусства, должен обязательно сидеть в темнице и оплакивать свою судьбу, нет, но я уверена, что жизнь создана для любви. А когда любовь не соответствует жизни по уровню, по интенсивности, вступает искусство. Потому, когда люди, причастные к искусству, хотят меня убедить, что они и артисты, и великие любовники, я им не верю. Это неправда. Это почти никогда не сочетается. Либо одно, либо другое… А искусство притаилось и ждет. На низком старте. И бросается вперед, и спасает вас.
С. С. Мы почему-то никогда не говорили о твоей встрече с режиссером Франко Дзеффирелли. Расскажи, как он выбрал тебя на роль в фильме “Каллас навсегда”? И как шла работа над ролью?
Ф. А. Мне кажется, что Франко Дзеффирелли, который хорошо знал Марию Каллас, работал с ней как режиссер, с самого начала четко представлял, что играть певицу должна актриса из стран Средиземноморья – гречанка или сицилианка. Ни в коем случае не англо-саксонская актриса, не американка, не с севера Европы. Я – часть средиземноморской культуры, ведь я выросла на Лигурийском побережье[25]. В начале работы над фильмом Франко хотел взять на роль Каллас знаменитую оперную певицу. Но понял, что оперной певице невозможно влезть в шкуру другой оперной певицы. А актриса вполне может войти в мир этого персонажа. Тогда он задумался о работе со мной, хотя поначалу считал, что я слишком француженка, но потом он мне поверил, потому что кино, театр – это всегда вопрос доверия.
25
Лигурийское море – часть Средиземного моря, омывает территорию Франции, Монако и Италии.