Он продолжал вести себя так, словно был с ней знаком. Но она уж точно никогда бы не забыла такого, как он.
— Ты нужна мне. Не важно, кто ты есть. Больше я ждать не намерен.
От этих сбивающих с толку слов ее тело необъяснимо обмякло, расслабившись. Ее когти, удлинившись, закруглились, словно для того, чтобы притянуть его ближе, а клыки втянулись, будто в ожидании поцелуя. Чувствуя, как ее охватывает паника, она вонзила когти в стену позади себя, постучав кончиком языка по левому клыку. Но ее инстинкты спали. Она же была до смерти им напугана, так почему же ее тело реагировало иначе?
Положив руки на стену по обе стороны от ее лица, он не спеша нагнулся к ней, слегка коснувшись ее рта своим. И не смог сдержать стона даже от этого легкого контакта. Надавив сильнее, он стал играть языком с ее губами. Эмма застыла, не зная, что предпринять.
— Отвечай на поцелуй, ведьма, пока я решаю, стоит ли мне сохранить тебе жизнь, — не отрывая от нее своих губ, прорычал он.
Вскрикнув, она коснулась губами его губ. И когда он совсем застыл, будто вынуждая ее делать все самой, она наклонила голову и снова заскользила губами по его рту.
— Поцелуй меня, словно жаждешь жить.
И она поцеловала. Не потому, что настолько сильно хотела жить, а потому, что была уверена — он сделает ее смерть медленной и мучительной. Только не боль. Что угодно, только не боль.
Когда она коснулась его языка своим, как это делал он, мужчина застонал и перехватил инициативу, обхватив ее голову и шею так, чтобы было удобней овладевать ее ртом. Его язык сплелся с ее в неистовой хватке, и каково же было Эмме обнаружить, что это не …неприятно. Сколько раз она мечтала о своем первом поцелуе, даже прекрасно зная, что никогда не получит его? И вот сейчас ее целовали.
А она даже не знала его имени.
Почувствовав, как ее тело вновь сотрясает дрожь, он остановился и прервал поцелуй. — Ты замерзла.
Да, она окоченела. И все из-за того, что не питалась уже несколько дней. К тому же она насквозь промокла и не так давно была вываляна в грязи, что тоже не способствовало хорошему самочувствию. Но в глубине души Эмма боялась, что не это было причиной ее дрожи.
— Д-да.
Окинув ее взглядом, он вновь посмотрел на нее, но уже с отвращением в глазах. — И грязная. Вся перепачкана землей.
— Но ты же…, - убийственный взгляд мужчины заставил ее замолчать.
Обнаружив ванну, он затащил ее внутрь и кивнул в сторону краников.
— Приведи себя в порядок.
— А как на счет у-уединения?
Его это позабавило. — Его не будет, — с этими словами он облокотился плечом о стену и скрестил на груди мускулистые руки, словно в ожидании шоу. — А теперь раздевайся и покажи то, что отныне принадлежит мне.
Мне? Изумленная, она была готова снова запротестовать, как вдруг он слегка повернул голову назад, словно услышал что-то, и вылетел из ванной. Захлопнув за ним двери и закрывшись на ключ — что было еще одной смехотворной попыткой — она включила душ.
Эмма осела на пол, положив голову на руки, и стала размышлять, как ей убежать от этого буйно помешанного. Отель Де Крийон славился номерами, толщина стен которых составляла почти фут. Что уж говорить, если даже от остановившейся в соседнем номере рок-группы Эмма не слышала и звука. Звать кого-то на помощь она даже не помышляла — никогда не зови людей на помощь — но уже подумывала о том, чтобы прорыть себе путь на свободу в стене ванной.
Десятый этаж, звуконепроницаемые стены — номер, который казался раем, защищая от солнца и любопытных людей, превратился в позолоченную клетку. Ее пленило какое-то существо, и только Фрее было известно, кем он мог быть.
Как же ей убежать, если даже помощи просить не у кого?
Услышав ужасный скрип колеса, и учуяв запах мяса, Лаклейн, прихрамывая, подошел к двери номера. При виде него старый мужчина, толкавший тележку по коридору, с криком отскочил в сторону. А затем безмолвно наблюдал, как Лаклейн, схватив с тележки две закрытые тарелки, скрылся в номере, затворив за собой дверь ногой.
На тарелках он нашел стейки, которые сразу же жадно проглотил. Но затем, одолеваемый ярким и болезненным воспоминанием, ударил кулаком о стену, пробив в ней дыру.
Разжав уже окровавленные пальцы, он сел на край странной кровати, находящейся в еще более странном месте и времени. Он был ужасно измотан, да и нога стала болеть сильнее после погони за этой вампиршей. Закатив штанину украденных брюк, он посмотрел на все еще регенерирующую ногу. Плоть была впалой и дряблой.
Лаклейн попытался оградиться от воспоминаний той потери. Но разве у него были какие-то новые воспоминания, которые могли бы его спасти? Нет. Только те, где он снова и снова умирал, сгорая в пламени. Что продолжалось, как он смог сейчас выяснить, сто пятьдесят лет…
Содрогнувшись всем телом, он согнулся пополам, чувствую подступающую тошноту. Но все-таки сдержался, зная, насколько необходима была ему сейчас пища. Вместо этого он вонзил когти в столик у кровати, пытаясь сдержать в себе желание крушить все вокруг.
Последнюю неделю, прошедшую с его побега, все шло относительно неплохо. Он был сосредоточен на охоте за ней и своем восстановлении. Казалось, ему даже удалось освоиться. Но случалась какая-то мелочь, и в нем тут же вскипала ярость. Забравшись в чей-то дом, чтобы украсть одежду, он разрушил все, что находилось внутри. Все, что было им не узнано или выглядело чужим, оказалось уничтожено.
Сегодня он был слаб, мысли путались в голове, а нога все еще находилась в процессе регенерации, и все же, когда он вновь уловил ее запах, то упал на колени.
Но вместо пары, которую так ждал, он нашел вампиршу. Маленькую, хрупкую женщину-вампира. Вот уже столетия Лаклейн даже не слышал о живой вампирше. Мужчины вампиры, должно быть, были весьма скрытны, охраняя и оберегая их все эти годы. Очевидно, Орда не убила-таки всех своих женщин, как поговаривали в Ллоре.
И помоги ему бог, но его инстинкты все еще подсказывали ему, что это светловолосое, эфирное существо было…его.
И один из этих инстинктов вопил внутри него, жаждал коснуться ее, сделать своей. А он ждал так долго…
Положив голову на ладони, Лаклейн постарался загнать зверя обратно в клетку, не дать ему вновь вырваться на свободу. Но одна мысль не давала ему покоя. Как могла судьба вновь так обокрасть его? Ведь он искал ее больше тысячи лет.
А нашел в теле существа, которое презирал такой лютой ненавистью, что с трудом мог себя контролировать.
Вампирша. Да ему был противен уже сам образ их жизни. Ее слабость, ее бледное и такое крохотное тельце. Она выглядела такой хрупкой, что казалось, сломается при первом же грубом трахе.
Выходит, он тысячелетие ждал какого-то беспомощного паразита.
Услышав скрип колеса, проезжающего мимо их двери в этот раз куда быстрее, Лаклейн впервые после того, как началась ордалия[5], почувствовал, что его голод утолен. С такой пищей, как сегодня, он сможет избавиться от всех физических последствий после пыток. Но вот его сознание…
Он находился рядом с женщиной всего лишь около часа. И, тем не менее, за это время ему уже дважды приходилось загонять зверя обратно. Что, в принципе, могло считаться значительным улучшением, учитывая, что все его существование сводилось к беспросветной тьме, прерываемой только приступами ярости.
Все говорили, что пара Ликана может сгладить любое горе — и если она действительно была его парой, то ей предстояла нелегкая задача.
Но она не могла быть его. Должно быть, он просто бредил. Лаклейн ухватился за эту мысль. Прежде, чем его кинули изнывать в огне, он подумал лишь об одном — о паре, которую так и не нашел. Так, быть может, теперь его поврежденный разум играл с ним шутки. Ну, конечно, именно в этом и было все дело. Ведь он всегда представлял себе свою пару, как пышногрудую, рыжеволосую красавицу с волчьей кровью, способную выдержать его страсть и разделить с ним феерию неистовой дикости — а не такую, как это пугливое подобие вампира. Это все поврежденный разум. Только он.
Подойдя к двери ванной комнаты, он обнаружил, что она заперта. Покачав головой, Лаклейн легко сломал ручку и вошел в комнату, которая была так густо наполнена паром, что он с трудом смог разглядеть девушку. Перепуганная, она сидела у противоположной стены, свернувшись клубочком. Подойдя к ней, он приподнял ее за руки и нахмурился, обнаружив, что она все еще грязная и мокрая.
5
ОРДАЛИЯ, — и; ж. [от лат. ōrdo — порядок]. В средние века: способ определения виновности или правоты обвиняемого путём пыток огнём, раскалённым железом и т. п.