Где-то на перегоне между Хустом и Буштиной на обочине дороги увидели пожилого гуцула. Он был в черной шляпе с пером, в шерстяной безрукавке, с увесистой палкой в правой руке и пустым мешком за плечами. Водитель сбавил скорость, открыл дверь.
— Гей, вуечку![2] — крикнул шофер, узнав Чеслава Трепету из Рахова. — Пожалейте ноги. Садитесь.
Гуцул не стал отказываться, но и не поблагодарил водителя. А за что он должен его благодарить? За то, что проедется с туристами? Какая невидаль... Наездился со всякими. На этой трассе Трепету знают почти все шоферы, и он мог с любым из них добраться до дома.
— Здоровеньки будьте, людоньки! — учтиво поздоровался старик, войдя в автобус и снимая с белой головы шляпу.
Туристы с удивлением посмотрели на него.
— Садитесь, вуечку, сюда, — сказал водитель и подал Трепете раскладное креслице.
— Ты мог бы меня и не сажать, — недовольно проворчал старик. — Пусть бы я шел пешком. Может, мне поговорить с собою нужно было...
Лесь прислушивался к каждому слову гуцула. От нового пассажира веяло мудрым спокойствием и достоинством.
Какое-то время водитель молча вел автобус по ухабистому участку дороги. Выехав на асфальт, спросил:
— Снова, вуечку, к сыновьям ходили?
— Так, Юстыме, до хлопцив... Отремонтировал немного их усадьбы...
Чеслав Трепета — высокий, сухощавый, словно выстоявшая под ветрами горная ель. И лицо у него какое-то немного разбойничье: скуластое, горбоносое, с цепкими глазами. Не зря его в молодости звали «опришком». Теперь уже не зовут: стар стал. Ни в любви, ни в разбое уже не заподозришь деда. Разве что взглядом или словом доймет кого. Вот и сейчас... Повернулся к пассажирам, стрельнул по ним орлиными глазами и громко сказал водителю:
— А ты, Юстыме, все лайдакив возишь?
— Да нет, вуечку, это не бездельники. Туристы.
— Лайдаки, — упрямо повторил гуцул. — Настоящие туристы каждый день пешком ходят по диким тропам. А эти мягкие креслица протирают да смотрят, что мельтешит за окнами. Лайдаки...
Туристы не придали значения словам гуцула. Один только Лесь отозвался:
— Пешком, дедушка, далеко не уйдешь.
— А тебе много нужно, горе мое? Ты знаешь, сколько тебе нужно? Может, думаешь весь свет обойти? Все дороги потоптать?..
— А почему бы и нет?
— Зачем, горе мое? Все это пустое... У нас в горах говорят: зрячему и узкой тропинки достаточно, а слепой и на большой столбовой дороге заблудится.
Лесь хотел возразить деду, но отец сердито глянул на него, и он умолк.
Водитель включил приемник. Автобус заполнила веселая музыка.
— О, то есть келушари! — обрадовался Трепета и расправил под шерстяной безрукавкой плечи. — Слышишь, Юстыме, это же келушари! — Старик повернулся к Лесю и пояснил: — Келушари — это как наша тропотянка... Ты знаешь нашу тропотянку?
— Нет.
— Эх, горе мое! Так ты, наверно, и живого голоса флояры и трембиты не слышал? Зачем же тогда зря по свету ездишь? Или, может, тебя отец таскает за собой?
Гуцул осуждающе отвернулся, умолк.
От Тячева автобус ехал вдоль самой границы, по правому берегу быстрой Тисы. По ту сторону реки была Румыния. Пассажиры прильнули к окнам.
В Солотвино туристы покинули автобус, столпились у плетня, стали рассматривать контрольно-следовую полосу. Один лишь Трепета продолжал сидеть на своем месте, но в Великом Бычкове и он вышел из автобуса.
За узкой прибрежной полосой зарослей текла нейтральная Тиса. Обмелела без дождей горная река, но все так же весело шумела, бурлила на камнях.
К Трепете подошел Лесь:
— А вам, дедушка, приходилось бывать там?
— Там? — гуцул посмотрел за Тису. — Да, я был в том краю.
В синей вышине неба, обрамленной горами, показались два аиста. Птицы беспрепятственно пересекли границу и неторопливо приземлились по ту сторону Тисы.
— Эх, были бы крылья! — Лесь тряхнул шаткий плетень.
— Не дурачься! — строго одернул Василий Артемович сына.
Но Лесь, будто не слыша его слов, нагнулся, взял камень и швырнул его на другой берег Тисы.
— Келушари! — радостно выкрикнул он понравившееся ему слово.
— Сильную имеешь руку, — похвалил его Трепета.
Чувствовалось, что этот хлопец, несовершеннолетний «лайдак», понравился старому гуцулу.
Остаток дороги до самого Рахова Трепета молчал. Наверное, вспомнил своих сыновей-двойняшек, когда они были вот такими же, как Лесь, безусыми юнцами, или видел себя молодым и дерзким, не знавшим удержу ни в чем. Когда-то и ему хотелось обойти весь свет, потоптать все дороги. За время своей бурной молодости он побывал не только в Румынии и не только келушари танцевали его ноги. А спроси его, изведал ли он счастье, постиг ли то, чего хотел? Скажет неопределенно: «Зрячему и узкой тропинки достаточно, а слепой и на большой столбовой дороге заблудится». И непонятно: кем же он считает себя сам — зрячим или слепым.