— Можно представить себе, что она думает?
— Нет. Собственно, нет никаких свидетельств, что она сознает масштаб своих страданий. Она никогда не выказывала ни боли, ни отчаяния. И хорошо, если так.
Валландер кивнул. Пожалуй, он понял. Пора задать самый важный вопрос:
— Отец навещал ее. Как часто?
— Минимум раз в месяц, иногда чаще. И визиты не были краткими. Он оставался с нею не меньше нескольких часов.
— Что он делал? Ведь разговаривать они не могли.
— Она не может говорить. Он сидел подле нее и рассказывал. Очень трогательно. Рассказывал обо всем, что происходило, о буднях, о жизни в малом мире и в большом. Говорил с ней как с взрослым человеком, без устали.
— А что было, когда он уходил в море? Ведь он много лет командовал подводными лодками и другими боевыми кораблями.
— Он всегда предупреждал, что будет в отлучке. Трогательно было слышать, как он объяснял ей это.
— А кто навещал Сигне в таких случаях? Ее мать?
Челльберг ответил не задумываясь, четко и холодно:
— Она никогда не приезжала. Я работаю в «Никласгордене» с девяносто четвертого. Она ни разу не навестила дочь. Сигне навещал только отец.
— Значит, Луиза никогда не приезжала повидать дочь?
— Никогда.
— Наверное, это странно?
Челльберг пожал плечами.
— Не обязательно. Для некоторых невыносимо видеть страдающих людей.
Валландер спрятал блокнот. Сумею ли я разобраться в записях? — мелькнуло в голове.
— Я бы хотел повидать ее, — сказал он. — Если, конечно, она не разволнуется.
— Забыл сказать, она и видит очень плохо. Люди для нее — размытые фигуры на сером фоне. По крайней мере, так полагают врачи.
— Стало быть, отца она узнавала по голосу?
— Да, вероятно. Судя по языку тела, вроде бы узнавала.
Валландер встал. Но Челльберг продолжал сидеть.
— Вы совершенно уверены, что хотите ее увидеть?
— Да. Уверен.
Он, конечно, покривил душой. Вообще-то он хотел увидеть ее комнату.
Они вошли в стеклянные двери, которые бесшумно закрылись у них за спиной.
Челльберг открыл дверь комнаты в конце одного из коридоров. Помещение светлое, на полу синтетический ковер. Несколько стульев, книжный шкаф и кровать, на которой скорчившись лежала Сигне фон Энке.
— Оставьте нас наедине, — попросил Валландер. — Подождите в коридоре.
Когда Челльберг вышел, комиссар быстро огляделся. Зачем книжный шкаф человеку, который слеп и ничего не сознает? Шагнул к кровати, посмотрел на Сигне. Светлые, коротко подстриженные волосы, лицом похожа на Ханса, своего брата. Глаза открыты, но взгляд пустой, устремленный в пространство. Дышит судорожно, словно каждый вздох причиняет боль. У Валландера перехватило горло. Отчего человек должен мучиться так, как она? Существовать и, по сути, никогда не приближаться к тому, что придаст жизни хотя бы иллюзорный отблеск смысла? Он смотрел на нее, но она, похоже, не осознавала его присутствия. Время не двигалось. Он находился в странном музее, где вынужден смотреть на замурованного человека. Девушка в башне, думал он. Замурованная в себе самой.
Валландер перевел взгляд на стул у окна. Здесь обычно сидел Хокан фон Энке, когда навещал Сигне. Подошел к книжному шкафу, присел на корточки. Детские книжки, с картинками. Сигне фон Энке с самого начала остановилась в развитии, по-прежнему была ребенком. Он тщательно перебрал содержимое шкафа, вынул книжки, убедился, что за ними ничего не спрятано.
Среди книжек про Бабара[12] обнаружилось то, что он искал. На сей раз не фотоальбом, да он и рассчитывал на другое. Хотя вообще-то толком не знал, на что именно. Но в квартире на Гревгатан кой-чего недоставало, тут он не сомневался. Либо там кто-то побывал и изъял часть документов. Либо это сделал сам Хокан фон Энке. А где в таком случае он мог их спрятать? Если не в этой комнате? Словом, среди книжек про Бабара, которые Валландер тоже читал с маленькой Линдой, обнаружился большой черный скоросшиватель. Перехваченный двумя толстыми резинками. Он помедлил — может, открыть прямо здесь? — но быстро передумал, снял куртку, завернул скоросшиватель. Сигне по-прежнему лежала неподвижно, с открытыми глазами.
Валландер отворил дверь. Челльберг ковырял пальцем сухую землю в цветочном горшке.
— Н-да, печально, — сказал Валландер. — При одном взгляде на нее бросает в холодный пот.
Они вернулись в приемную.
— Несколько лет назад сюда приезжала одна девушка, студентка художественного училища, — сказал Челльберг. — Здесь жил ее брат. Теперь он уже умер. Она просила разрешения зарисовать пациентов. Очень старательная, привезла с собой рисунки, чтобы показать свои умения. Я был полностью «за», но руководство решило, что это может нарушить неприкосновенность пациентов.