Как будто ей было приятно знать свое место в общемировом медицинском эксперименте — знать, как она сможет внести вклад в дело поиска спасительного лекарства, даже лежа пластом в Саллисвит-Ривере. — Мои люди с удовольствием используют многие здешние виды коры, — сказала она. — Можно сделать прекрасный салат из деревьев одной этой местности: синестволы, белокрапчатники, корабумажные… и, конечно, морозошлепы для цвета…
Мы с папой не мешали ей говорить — с плохо повинующихся губ слетали полуразличимые слова. Вскоре папа отправил меня натереть свежей корицы, пока он записывал имена ближайших родственников Зиллиф.
Вот ведь какая штука: в пятнадцать лет можно безумно влюбиться, не успев и глазом моргнуть. Влюбиться в незнакомца, влюбиться в песню, влюбиться в котят, или в печенье, или в Кольриджа,[4] или в Христа, да к тому же глубоко-экстатически-допьяна.
Циник вам скажет, что любовь быстротечна, что вы восхищаетесь полотнами импрессионистов неделю, перепрограммируя все свои стены на репродукции Моне и Дега, и вдруг, проникая взором сквозь все эти водные лилии и бессмысленные лица балерин, вы натыкаетесь на поэзию суфиев, и бамм! — причастились мусульманских тайн, заучиваете притчи и медитируете над «Священным садом».
Да, некоторые страсти подростков поверхностны, но другие способны изменяться безгранично, страстно, до последнего вздоха. В мгновение ока или медленно, как тлеющие угли, вы можете навеки изменить потерять снова, обрести свое сердце.
Так я и влюбилась в Зиллиф за несколько следующих дней. Начавшись с осознания того, что на моей крыше лежит улум, чувство переросло в интерес к пациенту, доставленному мною в госпиталь, и завершилось метаморфозой привязанности в любовь, любовь, любовь.
Не сексуальную любовь. Не щенячью любовь. В Романтическую любовь с большой буквы Р — стремящуюся сразить врагов во имя любимой, хранящую память о каждом ее невнятном слове, будто оно было бесценным бальзамом, просочившимся прямо в мой мозг.
О чем мы говорили? О солнце, когда оно светило, о лунах, когда они всходили, моих друзьях, ее внуках, о полевых цветах, которые я собрала однажды возле рудных отвалов на краю города…
Но больше всего мы говорили о «Неусыпном оке». Я хотела знать все. (Все сразу и без остатка.)
Девятью сотнями лет ранее первая колония улумов была основана на Дэмоте одним дивианским биллионером, который хотел доказать миру, что он может создать утопию. Путающая идея, что и говорить. Но была у нее и светлая сторона — «Неусыпное око», закрепленная конституцией организация, бдительно, как сторожевой пес, наблюдающая за правительством. Наделенная полномочиями открывать любые правительственные файлы, независимо от уровня секретности, допрашивать должностных лиц от мелкого рабочего канализационной системы до генерального спикера, тщательно проверять работу любого отдела, и бюро, и комиссии, и управляющей коллегии, действовавших на любом уровне юрисдикции — федеральном, территориальном, в пределах торговых границ или на муниципальном уровне. Наблюдать за всеми политиками, чиновниками, советниками… и решительно сообщать обо всех случаях, когда эти корольки оказывались голыми.
На любой другой планете «Око» скоро стало бы беспомощным, как былинка на ветру, или превратилось бы в клику интриганов-кукловодов, стоящих за спинкой трона. Но улумы — блестящие, осторожные улумы — нашли секрет успеха этой идеи.
Зиллиф не открывала мне секрет. Его я узнала гораздо позже. Зиллиф просто открыла мне девиз «Ока»: «Ва супех и раби ганош» («Живи в реальном мире и обличай ложь»).
Можете ли вы себе представить, какая сладкая дрожь пробежала по моему телу! В свои пятнадцать я была идеалисткой до мозга костей, не важно, насколько пресыщенной я себя мнила, и мое сердце бешено металось — от напряжения из-за чрезмерного множества смертей к необходимости считать наше существование чем-то большим, чем будущая пища для червей…
Живи в реальном мире. Обличай ложь.
И сама тэр Зиллиф. Леди Зиллиф, моя леди Зиллиф. Ее сияющее присутствие: тихое, но захватывающее, как будто было второе существо, потрескивающее от электрических искр под кожей ее умирающего тела. Словно она была воплощением всего, что истинно означало настоящую жизнь, а все остальные — лишь пустыми жалкими марионетками, слишком затянутыми в деловитую круговерть, чтобы осознать собственную пустоту.
Женщина, которая никогда не сможет летать. Как учитель дзэн… или монах Шаолиня, или суфий, или святой, все эти карикатуры на мудрость, появляющиеся — в худших традициях жанра, — чтобы выплеснуть нелепицу дешевых предсказаний и повести героя к озарению, бичующему злодеев. Кроме того что Зиллиф и в самом деле пребывала там. Там, куда попадаешь, когда перестаешь быть повсюду, и ты просто есть, миг за мигом, шестьдесят секунд в минуту.