С этими? С теми, которые толкаются на тротуаре? Нет. Не думаю, что нам с этой теткой удалось бы найти общий язык. Но если сказать, что они с Анной-Мари одинаковые, получится, что и мы к ним относимся так же, как они к нам: сваливаем всех в одну кучу. Вот только сказать все это вслух я не мог – меня же не спрашивали.
Перед службой мы разделились. Зиппи свернула за угол на женскую половину[55], а мы с папой, Гутманами и женихом Зиппи Йоэлем отправились в молитвенный зал.
В Кольвине народу на службу приходило куда больше. Храм у нас там был большой и просторный. Там стояли деревянные скамьи с синими подушками, с высокого потолка свисали серебряные люстры. Зал был почти что дворцовым, и там ощущалось присутствие Господа.
Здесь, в Трегароне, мы сидели на складных стульях – настоящие, видимо, пока не привезли. До того, как мы взяли это здание в аренду, в нем находился магазин по продаже оборудования для бассейнов – когда мы молились тут в первый раз, на полу валялись пенопластовые цилиндры, с какими плавают маленькие детишки. Помещение было низким, тесным. И присутствия Бога я в нем не ощущал.
Я сел и почувствовал, что на меня смотрят. Перехватить чужие взгляды не удавалось, но это не значит, что их не было.
Я мог бы и заранее догадаться. В маленькой общине слухи расползаются быстро. Так что, если раввин застукал тебя на кладбище с дочерью мэра-антисемитки, на следующий день про это уже знают и бросают на тебя косые неодобрительные взгляды. Головы опущены в молитвенники, все склоняются перед Богом и читают нараспев. Но ты-то знаешь, что они думают про тебя, смотрят на тебя, отрывают минутку от шабеса, чтобы выразить свое неудовольствие.
Началась служба, и я попытался в нее погрузиться. Не вышло. Я застрял в собственной голове, минуты там тянулись медленно. Обычно я чувствую единение с окружающими – мы все вместе общаемся с Господом. Но в тот вечер я от них отделился, как бы оказался в отдельной части синагоги и молился один.
После службы семьи перемешались в вестибюле и на улице перед шул.
– Хорошей Субботы, – звучало тут и там. – Хорошей Субботы.
Мне желали «хорошей Субботы», а больше не говорили ничего. А ведь раньше останавливались, вступали в беседу – но не нынче. Завидев меня, бормотали: «Хорошей Субботы», – и побыстрее проходили дальше.
Все, за исключением мистера Гутмана. Мистер Гутман – человек основательный. Вообще, семейство у них солидное, серьезное, уравновешенное. Можно подумать, что Мойше-Цви приемный, вот только внешне он уж больно похож на остальных членов своей семьи. У всех льдисто-голубые глаза – посмотришь в такие, и становится холодно.
Прежде чем отправиться восвояси, мистер Гутман подошел ко мне и встал рядом. В лицо не смотрел. Смотрел на улицу, на проезжающие машины, на маркизы над магазином напротив.
– Твой отец – хороший человек, – сообщил мистер Гутман улице. – Обращайся с ним так, как он того заслуживает. Обращайся с ним так, как сыну еврейского народа положено обращаться со своим отцом.
Когда меня начинают перевоспитывать, я обычно отвечаю сарказмом. Сарказм – штука многофункциональная, вроде ножей, которые одновременно еще и отвертки. Он подходит для общения с друзьями, родителями, учителями. Не подходит только для разговора с чужим папой. Просто… так не дозволено. Поэтому я промолчал и стал терпеливо ждать, когда мистер Гутман уйдет. Смотрел, как мимо несутся внедорожники, прикидывал: если он застрянет надолго, всегда можно положить конец разговору, прыгнув под колеса.
Я как раз разглядывал симпатичный новенький синий «Эксплорер», но тут появился Мойше-Цви, и мы оба отошли в сторону от родных. Объединились с Эфраимом и Шломо Резниковыми и все вчетвером зашагали за основной группой, вверх по улице делового квартала, в сторону жилых домов.
Мойше-Цви что-то говорил о том, как ребе провел службу, – у него было твердое собственное мнение. Его никто не слушал. Эфраим и Шломо рассуждали о том, как «Орлы» сыграют в следующем сезоне – хватит ли им глубины полузащиты, чтобы защитить квортербэка в случае травмы. Шломо на ходу накручивал на палец правый пейс, одобрительно кивая брату, который распинался про новую тактику захвата у «Орлов».
Я всего этого не слушал, поэтому заметил их первым.
55
В синагогах многих еврейских конфессий (в том числе ортодоксальной) мужчины и женщины молятся в отдельных помещениях, разграниченных перегородкой или глухой стеной. Женское помещение часто находится над мужским (женская галерея).