Ответным взглядом я ответил «нет» на все три вопроса.
– Анна-Мари – мой друг, – пояснил я. Только сам не понял, к кому обращаюсь. К Мойше-Цви? Кейсу? Самому себе?
Кейс, Джейден и Кассиди рассмеялись, будто я пошутил. Тесс и Анна-Мари переглянулись, примерно так же, как незадолго до того переглядывались мы с Мойше-Цви, – можно очень многое сказать друг другу, не произнеся ни слова. Я не сумел расшифровать их взгляды.
Мойше-Цви схватил меня за руку и потянул вперед, дернул за рукав. Но я вырвался, когда увидел, что Анна-Мари отделилась от других и осторожно возвращается ко мне.
– Секундочку подожди, – попросил я Мойше-Цви. – Потом я пойду, обещаю.
Мы с Анной-Мари встретились на шаткой металлической решетке – такие часто лежат перед магазинами, где есть вход в подвал прямо с улицы.
Сейчас Анна-Мари ничем не напоминала веселую беспечную девушку, которая когда-то танцевала у себя в спальне. Она смотрела в землю. Мне бы на нее рассердиться – что-то этот рыцарь не спешил убивать дракона. Она просто стояла с угрюмым видом, а дракон тем временем поджаривал нас, как маршмеллоу.
Я попробовал на нее рассердиться. Честно сделал усилие. Не вышло. Вместо этого мне захотелось ее утешить, разогнать это ее смущение. Вот только я не знал, что сказать. Вот мы и смотрели вниз, на решетку, – будто ждали, что нужные слова сами появятся у нас под носом. Я бы протянул руку и положил ее ей на предплечье – если бы за мной не наблюдал Мойше-Цви.
Чтобы удержаться от глупостей, я засунул руки в карманы. Там лежали ириски. Я их вытащил.
– Хочешь ириску? – спросил я.
Она подняла голову.
– Ну давай, – сказала она. – Послушай…
– Худи! – позвал меня Мойше-Цви. – Если ты тут еще проваландаешься, уже пора будет произносить гавдалу[57].
– Американские «Старберст» не кошерные, – объяснил я Анне-Мари. – Но в магазин Абрамовича их привозят из Англии. – Аккуратно, не дотрагиваясь, опустил несколько штук ей на ладонь, а потом зашагал дальше. – Угости друзей. Кейсу в рот засунь побольше – может, он заткнется.
– Отличная мысль, – одобрила она.
Я стал нагонять Мойше-Цви.
У нас было несколько секунд – потом поравняемся с остальными. Мойше-Цви приблизил свое лицо к моему. Я ощущал его дыхание – жаркое, кисловатое.
– Ты влюбился в эту дочку мэра, а это все равно, что влюбиться… в дочку Сталина, – дохнул он мне в лицо.
– А у Сталина что, была дочка? Я вообще никогда не слышал…
– Светлана. От второй жены. Родилась в тысяча девятьсот двадцать шестом году.
– Ну, я бы, может, и выбрал ее, но она для меня старовата.
– Она уже лет десять как померла.
– Тем более.
– Не смешно, Худи. – Мойше-Цви нервничал, и с полным на то основанием. – Это не шутка, и сарказм тут не к месту. Послушай… я знаю, что делать. Я займусь тобой во время субботнего изучения Талмуда. Наверное, это поможет.
Приняв это решение, он явно приободрился. А вот я нет, но мы к этому времени уже нагнали своих, так что отвечать было поздно.
Глава 7,
в которой никто не играет в настольные игры
Единственное, что могло отвлечь меня от всех этих взглядов по ходу субботней службы и от истории с оборотнем на улице со всей ее неловкостью и ненавистью, – это еда.
– И которую из этих славных дам мы съедим первой? – обратился я ко всему семейству.
На столе перед нами лежали две зажаренные мамой курицы.
У Голди было однозначное мнение.
– Первой Хохлатку, – сказала она.
– Совершенно согласен, – кивнул я. – Вот только, Голди, ты уж меня прости за бестактность, но нас с ней толком друг другу не представили. Не будешь ли ты так добра уточнить, которая из них Хохлатка?
– А можно не антропоморфизировать еду? – спросила Зиппи. – Мне от этого неуютно.
Тут Зиппи совершила тактическую ошибку, потому что мы всегда страшно радуемся, когда ей неуютно.
– Которая с хохолком, – прояснила Голди.
– А, понятно. Хохлатая и есть Хохлатка. Теперь мне все ясно.
Голди стала изображать хохолок на голове, Ривка последовала ее примеру. Я тоже, потому что очень уж оно было кстати. Папа с недовольным видом спрятал лицо в ладонях. Зиппи опустила голову на руки, но без всякого недовольства.
Я потянулся к той курице, которая на вид была похохлатее, и отрезал маме кусочек.
В Кольвине неевреев жило совсем мало. Я привык, что они время от времени смотрят на тебя странно или косо, но когда твой сверстник оказывается откровенным антисемитом – это все-таки другое дело. Тут впору почувствовать страх или обиду. На деле ощущение было какое-то сюрреалистическое. Я еще раз проиграл всю сцену в голове уже на подходе к дому, но в воспоминаниях она показалась еще сюрреалистичнее, будто отрывок из фильма, а не то, что я пережил в своей настоящей жизни пять минут назад.
57
Гавдала (отделение) – церемония, отделяющая Субботу от будней. Сопровождается молитвой и зажиганием свеч. После гавдалы снимаются все субботние ограничения (не работать, не зажигать света и пр.).