Несомненен тот факт, что страдание и даже грех, иначе говоря зло физическое и моральное, составляют содержание нашего опыта и, быть может, отсюда же проистекает осторожность.
Существует еще зло метафизическое; то есть предел существа нашего, нашего усилия, нашего разума, наконец, всего, что в нас заключается. Метафизическое зло является источником того, что для полного страданий создания относительного блага – единственного возможного в мире – существует печальная необходимость в ошибках, печали, волнениях, страдании и смерти.
Оно лежит клеймом на мире и человеке – проклятие и слабость, которой нельзя обожествить, не прибегая к софизмам, не обладая нелепой гордостью, склонной прославлять даже собственное ничтожество.
Между тем люциферизм утверждает, что добро и зло, истина и заблуждение, красота и безобразие обладают одинаковой ценностью, одинаковой силой и находят свой синтез в божестве, которым для люциферизма является человек. Нравственность и самосовершенствование теряют таким образом всякий смысл.
Так ложный Гнозис, переплетаясь с пантеизмом, приводит к мистическому материализму.
Сатанизм резко отличается от люциферизма. Люциферизм есть особая, самостоятельная религия; сатанизм – только христианство, вывороченное наизнанку. Настоящий сатанист – тип суеверный, грязный и кощунственный. Чаше всего это – нищий знахарь, несчастная деревенская колдунья или медиум так называемых «спиритуалистических сеансов»; все они рабы тех слепых сил, с которыми имеют дело; иногда это – изменивший своему делу священник, который под влиянием эротизма ищет все более сильного возбуждения и находит его в профанации своих обетов и священных вещей. Люциферизм между тем есть особый культ, особая еретическая иллюзия, последний отпрыск лживого гнозиса, того альбигойства, которого никакие преследования не могли уничтожить.[8]
Адонай, бог евреев и христиан, тот, кого мы считаем богом благим, в глазах люциферистов есть злой бог, мрачный, гневный, враждебный демиург; он ненавидит всякий прогресс, всякий научный успех людей; он хотел бы навеки сделать их своими рабами, но путем умственного освобождения своего они пытаются ускользнуть от его владычества.
Люцифер, которого Адонай называет дьяволом, есть, наоборот, «добрый Бог». Он любит людей, полон жалости к земле; он – главный двигатель всемирной эволюции, покровитель личного творчества, личных усилий и самолюбий; он Бог благой и сострадательный, и одним из его посланников был Прометей, похититель огня. Маги всех времен – его адепты; революционеры – его святые; всех, кто боролся с христианской идеей отречения, он считает своими посланниками; ибо не хочет он, чтобы страстный, непосредственный человек, стремясь к достижению внутреннего мира путем очищения, приносил себя в жертву суровому идеалу.
Согласно последнему реформатору этой древней секты (ибо еще тамплиеров можно считать ее сторонниками), согласно Альберту Пику, Иисус, бывший вначале учеником Люцифера, сделался в конце концов приверженцем Адоная и тем самым заслужил себе казнь на кресте. Люцифер – отец его, по мнению люциферистов – покинул его. По этому евангелию Альберта Пика жизнь Христа делится на две части: к первой относится его в некотором роде рационалистическое, естественное учение (в это время, по его мнению, Иисус был посланником «доброго Бога», т. е. Люцифера). С наступлением периода мистической, почти монашеской экзальтации начинается вторая часть его жизни; сюда относятся заповедь всё оставить и следовать за ним, утверждения, что он – сын самого Бога и равен отцу своему, проклятие смоковницы и т. д. Согласно Альберту Пику, Иисус заключил договор с Адонаем на горе Фавор. Тщеславное стремление к личному обожествлению разрушило его спокойствие и сделало его безрассудным и бесчеловечным. Тогда Люцифер покинул его и в ответ на его отречение внушил народу – казнить его, как разбойника.
Я думаю, что в этом примере мы касаемся самой сути люциферизма. Ненависть его идет гораздо дальше, чем критическая мысль Ренана. Намекнув на облако тщеславия, посетившее ум Иисуса, Ренан в конце концов признает его тем не менее божественным, имея в виду его благородную смерть за людей. Альберт Пик не признает идеи жертвы, не понимает, как прекрасна смерть, кровью запечатлевающая новое учение, чтобы нетленным передать его грядущим векам. Очевидно, что это совершенно «непрактично», в ультрасовременном смысле слова. Альберт Пик изображает падение Христа, чтобы объяснить его смерть и сделать ее справедливой. Иначе, я уверен, он нашел бы ее нелогичной.