Генри пятится от часов, от кровати, хватает со спинки стула чистую рубашку.
– Иду, – бормочет он, натягивая ее через голову.
Воротник цепляется за очки, Генри задевает плечом косяк двери и негромко бормочет ругательства, всю дорогу от кровати до входа надеясь, что тот, кто стоит по ту сторону, устанет ждать и уйдет.
Но гость не уходит. Наверное, это Беа или Робби, а может, соседка из квартиры дальше по коридору, Хелен. Должно быть, снова ищет свою кошку.
Но за дверью стоит его сестра, Мюриэль.
Мюриэль, которая за последние пять лет приходила к Генри ровно два раза. Из них один – потому что выпила за ланчем чересчур много травяного чая и не дотерпела до Челси.
– Что ты здесь делаешь? – удивляется Генри, но она уже врывается мимо него в дом и разматывает шарф, который носит на шее скорее ради украшения, нежели для тепла.
– А что, родственникам для визита нужны причины?
Вопрос исключительно риторический.
Она поворачивается и скользит по нему взглядом. Наверное, так же Мюриэль рассматривает музейные экспонаты, и Генри ждет, что она, как обычно, смешает его с дерьмом.
Но сестра вместо этого говорит:
– Неплохо выглядишь.
И это очень странно, ведь Мюриэль никогда не врет (не любит, по ее собственным словам, поощрять заблуждения, поскольку мир и без того полон словоблудия). Мимолетный взгляд в зеркало только доказывает, что Генри и впрямь выглядит так же ужасно, как себя чувствует.
– Вчера ты не ответил на звонок Беатрис, и она написала мне, – продолжает Мюриэль. – Беа рассказала про Табиту. Мне очень жаль, Генри.
Сестра обнимает его, а Генри не знает, куда девать руки. Он так и держит их на уровне ее плеч, пока Мур его не отпускает.
– Что случилось? Она тебе изменила?
Генри хотелось бы ответить «да», ведь правда куда хуже, поскольку она заключается в том, что он попросту был ей неинтересен.
– Да и плевать. К черту ее, ты заслуживаешь лучшего! – восклицает Мюриэль.
Это почти смешно, раньше Мур постоянно уверяла, что Табита для него слишком хороша.
Сестра обводит комнату взглядом.
– Ты сделал ремонт? Стало так уютно.
Гостиная Генри уставлена свечами, статуэтками, эстампами и прочими следами присутствия Табиты. Барахло принадлежит Генри, а стиль – ей.
– Нет.
Сестра все еще стоит. Мюриэль никогда не садится, даже на краешек не присядет.
– Что ж, вижу, с тобой все хорошо, – провозглашает сестра. – В следующий раз снимай трубку. Кстати! – добавляет она, наматывая шарф уже на полпути к выходу. – С Новым годом!
Генри с трудом вспоминает: Рош Ха-Шана[25].
Заметив его замешательство, Мюриэль усмехается.
– Раввин из тебя вышел бы ужасный.
Генри не спорит. Обычно на праздник Генри ездил домой – как и сестра, – но в этом году Дэвид не сумел избежать дежурства в больнице, поэтому родители пересмотрели планы.
– В синагогу пойдешь?
– Нет, – качает головой Мюриэль. – Но сегодня в центре будет представление, покажут огненное шоу, вот и я с кем-нибудь свечу зажгу.
– Ага, и мама с папой тобой будут гордиться, – ехидничает Генри, но на самом деле это вполне вероятно. Мюриэль Штраус все всегда делает правильно.
– Каждый празднует по-своему, – пожимает плечами Мюриэль и взбивает шарф. Увидимся на Йом Кипур[26]. – Она уже подходит к двери, но вдруг поворачивается к Генри и взъерошивает ему волосы: – Мое маленькое грозовое облако. Не позволяй тьме слишком сгуститься.
После ее ухода Генри устало прислоняется спиной к двери. Ошеломленный и совершенно сбитый с толку.
Говорят, у горя есть стадии. Интересно, существуют ли подобные у любви?
Может, это нормально – ощущать злость, грусть, пустоту и одновременно, к своему ужасу, почему-то облегчение? Возможно, дело в похмелье, которое дурманит чувства и сбивает его с толку.
Генри заворачивает в «Обжарку» – шумную кофейню в квартале от магазинчика на углу. Здесь отличные маффины, неплохие напитки и ужасное обслуживание – обычное дело для этого района Бруклина.
За кассой стоит Ванесса. Нью-Йорк кишит красивыми людьми, актеры и модели подрабатывают барменами и бариста, смешивают коктейли в ожидании звездного часа, чтобы платить за аренду жилья. Генри всегда считал Ванессу – хрупкую блондинку с крошечной татуировкой знака бесконечности на запястье – одной из них. Имя он точно не знал, просто так гласил бейджик, прикрепленный к ее фартуку, а вслух она ни разу его не называла. Вообще никогда с ним не разговаривала, разве что спрашивала «Что пожелаете?».
Он подходил к стойке, Ванесса уточняла заказ и его имя (и это при том, что Генри заглядывал в эту кофейню шесть дней в неделю последние три года, из которых два она здесь работала), готовила ему кофе и подписывала стакан, ни разу не посмотрев на клиента. Переводила взгляд с рубашки Генри на экран компьютера, затем куда-то в область его подбородка, и все это время Генри казалось, что его здесь словно бы нет.