Вслед за Мясоедовым Ставка активно поддерживала думскую кампанию по обвинению в шпионаже военного министра генерала В. А. Сухомлинова. Обвиняя этих лиц в измене, великий князь тем самым как бы указывал обществу и армии «истинных» виновников того, что русские войска проигрывают войну.
В начале августа немцы начали штурм русского укрепленного района — Ковно. Бои носили упорный характер. В разгар боев комендант ковенской крепости генерал-от-кавалерии В. Н. Григорьев самочинно отправился за «подкреплениями», бросив на произвол судьбы своих солдат. Григорьева судили и приговорили к 15 годам крепости.
К середине августа все Царство Польское было отдано противнику, а с падением Брест-Литовска началась сдача Литвы. 4 пали Ковель и Владимир-Волынский, 8 — Гродно. Вся линия Неман — Буг развалилась. Русской Ставкой овладела паника.
В этот момент стратегия великого князя «Ни шагу назад!» была заменена на стратегию бездумного отступления, якобы по примеру 1812 года. При этом русское командование совершенно упускало из виду, что на дворе был XX век, а не эпоха наполеоновских войн. То, что было оправдано век назад, полностью устарело. Примечательно, что когда немецкому генералу Гофману, одному из сотрудников Гинденбурга, указали на опасность тотального русского отступления и об участи Наполеона, последний воскликнул: «Если бы Наполеон имел железные дороги, телефон, автомобильные конвои, телеграф и аэропланы, то он бы до сих пор был бы в Москве»[12].
То, что понимал Гофман, не понимала русская Ставка Николая Николаевича. Хаотичное и массовое отступление сопровождалось массовым изгнанием населения с насиженных мест. При отходе сжигались дома, пастбища, засеянные пшеницей поля. Все этой действовало крайне угнетающе как на войска, так и на угоняемое в тыл население. «Зрелище от пожаров было грандиозное и незабываемое, — вспоминал участник боёв барон С. А. Торнау. — Огнем беспощадно уничтожались целые цветущие районы. Население выгонялось с насиженных мест и должно было бежать вглубь России, погибая по дороге от голода и эпидемий. Самая жестокая и бессмысленная страница войны — началась»[13].
Толпы беженцев, испытывая лишения и страдания, начинали ненавидеть власть, прибывая на места временного проживания, где они ничем не были обеспечены и, в свою очередь, вызывали ненависть местного населения, и эта ненависть перекидывалась опять-таки на существующий строй.
Довершением этого паникерского стратегического и политического бесплодия стали решения Главнокомандующего и начальника штаба Янушкевича о массовом выселении евреев и немецких колонистов из прифронтовых территорий. Эти действия были вызваны действительными отдельными фактами пособничества германским войскам как со стороны немецких колонистов, так и со стороны еврейского населения. Доказательством этому служат признания бывшего руководителя кайзеровской разведки и одного из руководителей разведки нацистской Германии Вальтера Николаи, сделанные им на Лубянке во время допроса его советской контрразведкой в 1945 году. Николаи показал: «Еврейское население, проживающее на границе, в России действительно использовалось нашей разведкой для агентурной работы в пользу Германии»[14].
Но, во-первых, это были, по признанию самого Николаи, низшие слои еврейского населения, они не могли нанести большого вреда русским войскам, а во-вторых, среди солдат русской армии были и евреи, и немцы, и литовцы, и поляки — многие из которых воевали геройски.
Русский офицер Георгий Гоштовт писал: «В 4-м взводе служат три немца, два поляка, один литовец и один еврей — все в мирное время бывшие примерными солдатами, теперь же на войне оказавшиеся, кроме того, и честными, и храбрыми. Я вспоминаю о некотором беспокойстве, о том, как они себя будут вести на войне. Я полагаю, что основания быть уверенными в солдатах, т. н. инородцах, следующее: объединяющая служба, прежде всего Императору, форма и традиция, совершенно захватывающая солдата, то важное, что на войне нет места племенной нетерпимости; о ней просто не знают — существует лишь «хороший солдат» и «плохой солдат»[15].
В августе 1915 года великий князь Николай Николаевич довел до сведения командования и начальников гарнизонов следующее предписание: «В целях обеспечения войск от вредных действий еврейского населения, Главнокомандующий приказал при занятии населенных пунктов брать от еврейского населения заложников, предупреждая жителей, что не только в период занятия нами данного населенного пункта, но и после очищения его заложники будут казнены, что в случае надобности и приводить в исполнение»[16].
Массовое выселение, бездумное и хаотичное, несло только вред армии и государству, причем этот вред был гораздо более тяжек, чем вред от шпионажа. Прибывающие в места проживания евреи были предоставлены самим себе, пользовались свободой передвижения. Озлобленные и обворованные, они пылали лютой ненавистью к императорскому строю и вскоре стали прекрасным материалом в руках своих агрессивных сородичей из революционного лагеря. Таким образом, русская Ставка своими руками создала в глубине России пятую вражескую колонну.
Между тем Ставка более не контролировала ситуацию. Удара по одной дивизии было достаточно, чтобы заставить отступать целую армию. Летняя кампания имела для России катастрофические последствия. Как писал историк Керсновский: «В кампанию 1915 года были уничтожены кадры регулярной русской армии. Отныне армия превратилась в ополчение. Потери этой злополучной кампании можно было пополнить, но их нельзя было заменить».
Генерал Головин в своих научных военных изысканиях дал точные сведения о том, что произошло с русской армией летом 1915 года под руководством верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Ставка, пишет Головин, «слишком поздно решилась на отвод наших армий вглубь страны. Это запоздание стоило много лишних жертв. В этом легко убедиться, если вспомнить цифры потерь Русской армии за этот период. В летнюю кампанию 1915 года Русская армия теряет убитыми и ранеными 1 410 000 человек, т. е. в среднем 235 000 в месяц. Это рекордная цифра для всей войны. Средняя величина потерь в месяц для всей армии равняется 140 000. Пленными в ту же кампанию Русская армия теряет 976 000 человек, то есть по 160 000 человек в среднем в месяц. Если же взять только май, июнь, июль и август, то для каждого из этих четырёх месяцев потеря пленными в среднем возрастает до 200 000. Среднее же таковое число в месяц для всей войны исчисляется в 62 000 человек»[17].
Британский военный агент в Петрограде подполковник А. Нокс доносил в Лондон: «Силы русской армии велики только на бумаге. К несчастью действительная сила составляет лишь одну треть штатной. […] Шестьсот пятьдесят тысяч ружей — вот всё, что имеет сейчас Россия для защиты своей границы от Ревеля до Черновиц, протяжением в 1000 миль. Весь вопрос в недостатке ружей»[18].
Катастрофа приближалась неумолимо. В этот момент во главе армии встал император Николай II.
Поражения на фронтах и отступление армии вызывали у Николая II чувства невыносимой горечи. Его горячо любимая армия отступала под ударами германцев, и этому отступлению не было видно конца. Посещая постоянно действующую армию, начиная с 1914 года, Государь проникся чувством собственной ответственности за положение дел на фронте. Его армия, оставленная всеми, брошенная союзниками на произвол судьбы, истекала кровью, и долг императора был быть с нею. Такова была позиция царя.
Николай II понимал, что великий князь не справляется с возложенной на него задачей. Надо сказать, что это было очевидно не только императору. Это понимали многие военные, это понимали и многие члены правительства, и даже оппозиционеры. Так, председатель Государственной Думы М. В. Родзянко был вынужден признать: «Вера в в. к. Николая Николаевича стала колебаться. Нераспорядительность командного соcmaвa, отсутствие плана, отступление, граничащее с бегством, — всё доказывало бездарность начальника штаба при Верховном — генерала Янушкевича»[19].
12
Renouvin Pierre.
16
Архив Русской революции, изданный И. В. Гессеном (далее АРР). — М.: Терра, 1993. Т. 19–20. С. 245–284.