Только что прозвенел звонок на урок. Ученики бросают на ходу «до скорого», пожимают друг другу руки и расходятся по классам. Я вижу Лукаса, похоже, он направляется ко мне, я пытаюсь сохранять невозмутимый вид, засовываю руки в карманы, почему-то внутри моего пальто температура подскакивает вдруг до пятидесяти градусов. Если бы только я была оснащена функцией «мгновенное охлаждение», это бы меня вполне устроило!
— Ну ты даешь! Задала ты шороху с этими твоими бомжами! Маран теперь не отвяжется, он обожает такие темы.
Я потеряла дар речи. Как рыба без воды. Мои нейроны, должно быть, вытекли через задний проход, сердце бьется так, будто я только что пробежала шестьсот метров. Я неспособна придумать хоть какой-нибудь ответ, даже сказать «да» или «нет», я просто смешна.
— Не волнуйся, Пенит, я уверен, все будет нормально. Ты знаешь, в прошлом году я тоже был в классе у Марана. Доклады — это его пунктик, он обожает, когда они выходят за рамки стандарта. И знаешь, классная идея — поговорить с бомжами. Ну, ты идешь?
Я плетусь за ним. Это совершенно особенный парень. Я знаю, с самого начала знаю. И не потому, что он непокорный и высокомерный, и не потому, что выглядит как настоящий хулиган, нет. Из-за его улыбки. У него улыбка ребенка.
Учитель по рисованию раздает работы, которые мы сдали на прошлой неделе, я смотрю в окно, облака словно находятся в свободном падении, повсюду парят белые клочья, вроде бы пахнет серой, а что, если землетрясение… Нет, все-таки придется готовить доклад.
Громкий окрик возвращает меня в класс. Ничего нет — ни грозы, ни урагана, ни землетрясения, никаких природных катаклизмов в ближайшем будущем не ожидается, Аксель и Леа обмениваются записками под партой, если хорошенько принюхаться, то пахнет всего лишь жареной картошкой из столовой.
Остается изучить материалы, которые принес мне мсье Маран. И уговорить Но мне помочь.
6
Сегодня пасмурно, накрапывает дождь. Выйдя из метро, я ныряю в здание вокзала. Я замечаю Но издалека, она просто стоит, не побирается. Решительным шагом я направляюсь к ней, она отвечает невнятным ворчанием на мое «здравствуй», кажется, у нее прескверное настроение, но все же она соглашается пойти пропустить стаканчик, я заранее вынула кошелек из сумки, чтобы дать понять, что платить буду я. В кафе я изо всех сил стараюсь не смотреть на ее руки, отчаянно болтаю ногами под стулом и шарю глазами вокруг в поисках чего-нибудь, за что зацепиться взглядом. На стойке вижу блюдо с крутыми яйцами и думаю о том квадратном яйце, которое мы приготовили прошлым летом с моими двоюродными братьями, — они нашли рецепт в «Пиф Гаджет».[8] Надо было сварить яйцо, очистить, пока оно еще горячее, положить в картонную форму, которая прилагалась к журналу, и оставить на сутки в холодильнике. Действительно, получилось забавно — квадратное яйцо, как и остальные вещи, к которым мы не привыкли, я выдумываю их сотнями: телескопические вилки, прозрачные фрукты, накладная грудь… А напротив меня сидит Но с нахохленным видом, и нужно срочно оторваться от своих фантазий, как было бы здорово, если бы у меня имелась кнопка «немедленный возврат к реальности».
— Я хотела с тобой увидеться, потому что есть кое-что, о чем я хотела тебя попросить. — Это то самое вступление, которое я приготовила заранее.
— Чего?
— По ЭСН нам задали доклады, и я…
— Это чего такое?
— Экономические и социальные науки, такой предмет в лицее, там много интересного, например, мы изучаем экономическую ситуацию во Франции, биржу, рост котировок, социальные классы, страны третьего мира и все такое, понимаешь?
— М-м-м…
— Так вот, суть в том, что доклады — это мой кошмар, я жутко боюсь, да еще препод — монстр. Проблема в том, что я ляпнула сдуру, что сделаю доклад про бездомных… ну, там, чтобы понять, как… (Здесь начинается самая деликатная часть монолога, и я уже не помню ничего из того, что приготовила заранее, обычное дело, когда волнуешься.) Понять, как получается, что женщины и, в частности, молодые девушки оказываются на улице. Ну вот как ты, например.
— Я тебе уже говорила, что ночую у друзей.
— Ну конечно, я знаю, я о том и говорю, женщины без постоянного места жительства…
— Это ты обо мне?
— Нет… То есть да… Не совсем о тебе, но я хотела… Я пообещала… В общем, я должна взять интервью.
— Интервью?!
Ее глаза округляются, машинально она поправляет упавшие на лицо пряди.
— С удовольствием бы выпила еще пива.
— О'кей, не вопрос. (Я уже сказала самое сложное, теперь главное не упустить нить.) Ну вот, если тебя не затруднит, я могла бы задать тебе несколько вопросов, это бы мне послужило фактическим материалом, своего рода свидетельством очевидца, понимаешь?
— Очень хорошо понимаю.
Да-а… Зато мне не так-то просто понять, согласна Но или нет. Она подает знак официанту, тот кивает издалека.
— Так ты согласна? Она молчит.
— Ты могла бы мне просто рассказать, как вы живете, где и как едите, где спите, или, если хочешь, ты можешь говорить о других, необязательно о себе.
Но по-прежнему молчит.
— Ну и потом, так мы будем часто видеться, ходить в кафе…
Официант ставит пиво на стол, он хочет рассчитать немедленно, я уже давно заметила, что у них свой профессиональный жаргон, он заканчивает свою смену и хочет рассчитать немедленно, и неважно, что спустя три часа он все еще будет здесь, в Париже повсюду так. Я протягиваю пять евро, Но опускает голову, я пользуюсь этим, чтобы получше ее рассмотреть. Если отвлечься от черных полос на лице и шее, от давно немытых волос, то она очень красивая. Если бы она была чистой, хорошо одетой, модно причесанной и менее усталой, она бы, пожалуй, была красивее Леа Жермен.
И тут Но поднимает голову:
— Что я получу взамен?
Уже поздно, и отец, наверное, беспокоится. Я возвращаюсь самой короткой дорогой, прокручивая в уме нашу беседу. Это легко, потому что в моей голове записывается все, даже малейший вздох. Я не знаю, как это происходит, но с самого раннего детства у меня в голове, как на ленте пишущей машинки, отпечатываются все слова и хранятся там так долго, что время от времени я вынуждена их удалять, чтобы избежать перегрузки.
Ужин готов, и стол накрыт. Мама уже легла. Отец ставит блюдо на стол, берет мою тарелку, чтобы положить мне порцию, наливает воды в стаканы, я вижу, что он грустен, деланное веселье стоит ему усилий, это слишком заметно. Я умею распознавать среди всего прочего фальшивую радость, неискренние интонации, слова, противоположные чувствам; я умею видеть печаль отца и матери, как подводные камни на дне реки. Я ем жареную рыбу и пюре, стараюсь улыбаться, чтобы приободрить отца. Он виртуозно умеет вести беседу и создавать впечатление, будто происходит что-то интересное, когда на самом деле не происходит ничего. Он умеет задавать вопросы и сам отвечать на них, изображать оживление, вставлять лирические отступления, один, под каменное молчание матери. Обычно я стараюсь ему помочь, делаю «хорошую мину», расспрашиваю обо всем подряд, требую деталей и примеров, высказываю суждения, ищу противоречия, но на этот раз я не могу. Я думаю о своем докладе, о Лукасе, о Но, все путается в сплошном тумане страха. Отец рассказывает о своей работе, о скорой деловой поездке, я смотрю на кухонные обои, на свои детские рисунки, пришпиленные к стенам, на большую рамку с нашими фотографиями, где мы все трое счастливо улыбаемся в объектив, фотографиями из прошлой жизни, жизни до.