И кто знает, что еще может к тому времени случиться.
18
На этот раз дождь поджидал ее у Владаи[4], и, как только она миновала развилку, набросился на нее с такой яростью, которая вообще противоречила его природе. Там, где всего лишь за минуту до этого синело ясное майское небо и радовали глаз зазеленевшие склоны, да и разбитый асфальт не вызывал особого раздражения, сейчас сверху низвергались потоки воды, которые со страшной силой вколачивались в землю.
«Видно, в Софию вторгается антиматерия», — решила Ванда, на всякий случай осторожно поставив ногу на педаль тормоза.
Дворники бешено работали, разгоняя воду на стекле, но пелена была столь плотной, что Ванда чувствовала себя ослепшей. Именно так она и вела машину — почти не различая другие автомобили, которые воспринимались как темные пятна, появлявшиеся и исчезавшие с каждым порывом дождя.
Самым разумным, конечно, было переждать дождь где-то в сторонке. Но при условии, что она ничего не видела, любой вираж в сторону мог быть опасен. Поэтому она продолжала почти наощупь ползти вперед, стараясь не выпускать из вида темный силуэт идущей впереди машины.
Единственной пользой от ее посещения похорон Войнова было то, что там она не думала о матери.
Ей вдруг неудержимо захотелось где-нибудь остановиться, выйти из машины и больше в нее не возвращаться.
Исчезнуть, раствориться в потоках дождя.
И куда она пойдет? Заберется куда-то в горы?
Но этот вопрос волновал ее сейчас меньше всего. «Если я захочу, я сделаю это», — подумала она, продолжая двигаться в почти невидимой колонне машин.
Небо над Софией словно прорвало, а над могилой писателя Войнова, наверное, продолжало светить солнце.
Когда она добралась до работы, дождь вдруг прекратился. На своем столе она увидела записку от Крыстанова, который сообщал ей, что едет в Пазарджик, так как там задержали женщину, чьи внешние данные совпадали с фотороботом. Ванда смяла записку, выбросила ее в корзину и набрала телефон Крыстанова. Тот, видимо, был еще в машине, потому что когда он ответил, она услышала работающее радио.
— Почему ты мне не позвонил?
— Решил, что неудобно — ведь ты же на похоронах.
— Ты где?
— Возвращаюсь в Софию. Ничего не вышло, только время зря потерял. Какая-то бомжиха подралась с другим бомжом, наши коллеги их задержали. И кто знает, почему, решили, что это наша бабка. Никакого толкового объяснения я от них не получил. Ну скажи, что станет делать пазарджикская бомжиха на Софийском телевидении. Кто ее туда пустит? Ни о чем не думают.
— Ты приедешь на работу?
— Нет, я собираюсь ехать прямо домой. Единственная хорошая новость: на твоем чемодане обнаружили несколько волосков, которые вместе с пробой с рубашки помогут в анализе ДНК. Конечно, продолжим искать. Может быть, еще что-то выскочит.
— Шеф…
— …очень доволен. Утром спрашивал о твоей матери и велел тебе передать, чтобы ты не волновалась.
— Надо же, прямо ангел-хранитель…
— Я же сказал тебе, не такой уж он плохой. А у тебя как прошло?
Ванда вкратце рассказала ему о странных разговорах с обеими вдовами. Крыстанов слушал, время от времени цокая языком.
— Я все больше прихожу к выводу, что в основе всей этой истории стоят деньги, — сказала под конец Ванда. — Как и в случае с Гертельсманом. Только там похитители их требовали, а у Войновых кто-то их уже получил. И сейчас Войнова раздает их налево и направо. Только мне неясно, с какой целью…
Ванда умолкла, ожидая ответной реакции на свои слова, но телефон молчал. Связь распалась, и когда Ванда вновь набрала номер, механический голос бесстрастно сообщил ей, что абонент вне зоны доступа.
«Может, так и лучше», — подумала Ванда.
И без того из головы не выходило его вчерашнее предложение остаться у нее на ночь.
Он предложил, а она его прогнала.
Она поступила единственно правильным образом.
С друзьями это недопустимо, а с коллегами — тем более.
И все-таки.
Не напрасно с тех пор, как она вернулась из Детской педагогической комнаты, ее не покидало чувство, что Крыстанов — это единственный близкий ей человек. Разумеется, не самый-самый, но, во всяком случае, самый близкий из того круга людей, которых вообще нельзя назвать близкими.
Самым близким человеком, по идее, должна быть мать, но она уже давно вышла из этого круга.
По сути, Ванда не знала с точностью, что именно предложил ей Крыстанов вчера вечером, и можно ли утверждать, что он вообще сказал что-то «в том смысле». Ей очень хотелось спросить его об этом, и, несмотря на очевидную неловкость, возможно, она бы его и спросила после окончания служебного разговора. И конечно, потом глубоко сожалела бы об этом.