Мы с ним еще посидели и обсудили все детали: что именно из своего репертуара он выберет, какие тональности предпочитает и прочее. Подошло время возвращаться под тент — исполнять очередную программу, поэтому я встал, пожал мистеру Гарднеру руку и пообещал, что не подведу.
Когда я отправился на встречу с мистером Гарднером, на вечерних улицах было темно и тихо. В те дни, стоило мне подальше отлучиться с площади Святого Марка, я неизменно сбивался с дороги, а потому вышел с изрядным запасом времени, и хотя мостик, названный мистером Гарднером, был мне хорошо известен, я все равно на несколько минут опоздал.
Он стоял прямо под фонарем — в мятом темном костюме и в рубашке, расстегнутой на три или четыре пуговицы, так что виднелась волосатая грудь. Я начал было извиняться за опоздание, но он возразил:
— Что такое пара минут? Мы с Линди женаты двадцать семь лет. Что такое пара минут?
Раздраженности в его голосе не слышалось, однако настроение у него было подавленное, даже сумрачное — и уж никак не романтическое. Позади плавно покачивалась на воде гондола: гондольером оказался Витторио, а я его недолюбливал. Со мной Витторио держится неизменно дружелюбно, но я-то знаю (знал и тогда), что он всюду разносит всякие пакости: плетет кому попало полнейшую чушь о людях вроде меня, которых он называет «чужаками из новоиспеченных государств». Вот почему в ответ на его братское с виду приветствие я только слегка кивнул и молча дождался, пока он поможет мистеру Гарднеру войти в гондолу. Затем передал ему мою гитару (я взял с собой испанскую, а не ту — с овальным резонаторным отверстием) и тоже забрался на борт.
Мистер Гарднер долго устраивался поудобнее на носу лодки и в какой-то момент всей тяжестью опустился на сиденье так резко, что мы едва не перевернулись. Но он этого, кажется, не заметил и по-прежнему глядел в воду, когда мы отчалили.
Минут пять мы плыли в тишине — мимо темных зданий, под низкими мостами. Наконец мистер Гарднер стряхнул с себя задумчивость и сказал:
— Послушайте, дружище. Я знаю, мы уже условились о том, что именно будем сегодня исполнять. Но я вот о чем подумал. Линди нравится песня «Когда до Финикса доеду». Много лет назад я тоже ее записал.
— Да-да, мистер Гарднер. Моя мать всегда считала, что ваше исполнение лучше, чем у Синатры. И даже лучше, чем у Глена Кэмпбелла в известной записи[6].
Мистер Гарднер кивнул и опустил голову, и я так и не увидел, что выражало его лицо. Витторио, перед тем как обогнуть угол, испустил клич гондольеров.
— Я много раз пел ей эту песню, — проговорил мистер Гарднер. — Знаете, мне кажется, что она рада будет услышать ее сегодня. Мелодия вам знакома?
Я уже успел вынуть гитару из футляра и сыграл несколько тактов.
— Давайте дальше, — сказал мистер Гарднер. — С ми-бемоль. У меня в альбоме именно так.
Я взял аккорды в этой тональности, и мистер Гарднер, пропустив чуть ли не целую строку, негромко, вполголоса запел — казалось, слова он помнит нетвердо. Однако голос его отлично резонировал над безмолвным каналом. Звучал, по правде говоря, лучше некуда. И на мгновение я вновь почувствовал себя мальчиком: вот я лежу в тесной квартирке на ковре перед матерью, а она сидит на диване — не то измученная, не то убитая горем, а в углу комнаты крутится на проигрывателе пластинка Тони Гарднера.
Мистер Гарднер внезапно умолк и заявил:
— О'кей. Исполним «Финикс» в ми-бемоль. Затем, наверное, «Я влюбляюсь слишком легко»[7], как мы и наметили. А закончим «За мою малышку»[8]. Этого достаточно. Дольше она не станет слушать.
Он, казалось, снова погрузился в свои мысли, и мы медленно плыли сквозь тьму под мерные всплески весла Витторио.
— Мистер Гарднер, — не выдержал я, — можно у вас спросить? Миссис Гарднер ожидает этого концерта? Или это будет чудесным сюрпризом?
Мистер Гарднер тяжело вздохнул:
— Думаю, придется отнести его к разряду чудесных сюрпризов. — Потом добавил: — Кто знает, как она к этому отнесется. Не исключено, что до последней песни и не доберемся.
Витторио обогнул еще один угол, и вдруг раздались смех и музыка: мы проплывали мимо большого, ярко освещенного ресторана. Все столики, как видно, были заняты, по залу суетились официанты, посетители шумно веселились, хотя в это время года от канала и веяло холодком. После безмолвия и темноты, которую мы покинули, вид ресторана вызвал неожиданную растерянность. Возникло ощущение, будто это мы неподвижно застыли на набережной, а сверкающая огнями лодка с праздничной публикой проплывает мимо нас. Я заметил, что кое-кто бросил взгляд в нашу сторону, но особого внимания мы не привлекли. Когда ресторан остался позади, я сказал:
— Забавно. Вообразите, как всполошились бы все эти туристы, узнай они, что в проплывшей мимо лодке сидит не кто иной, как легендарный Тони Гарднер!
Витторио, плохо понимавший по-английски, все же уловил смысл моей реплики и хохотнул. Но мистер Гарднер отозвался не сразу. Мы снова окунулись в темноту, продвигаясь по узкому каналу мимо тускло освещенных дверных проемов, и тут он обронил:
— Дружище, вы родом из коммунистической страны. И потому вам не очень понятно, как тут все обстоит.
— Мистер Гарднер, но моя страна больше не коммунистическая. Мы теперь свободные люди.
— Простите. Против вашей нации я ничего не имею. Вы — прекрасный народ. Надеюсь, добьетесь мира и процветания. Но вот что, дружище, я собирался вам разъяснить: видите ли, раз вы оттуда родом, то, вполне естественно, до сих пор еще многого не понимаете. Точно так же и я многого не понял бы в вашей стране.
— Думаю, вы правы, мистер Гарднер.
— Вот сейчас мы проплыли мимо ресторана. Если бы вы подошли к посетителям и задали вопрос: «Слушайте, кто-нибудь из вас помнит Тони Гарднера?», наверное, некоторые — может быть, даже и большинство — ответили бы, что да, помнят. Как сказать? Но при виде нашей гондолы, даже если бы меня узнали, разве это кого-нибудь очень бы взволновало? Вряд ли. Вилки никто бы не отложил, задушевных разговоров при свечах никто бы не прервал. Да и чего ради? Подумаешь, какой-то там эстрадный певец из доисторической эпохи.
— Ни за что не поверю, мистер Гарднер. Вы — классик. Как Синатра или Дин Мартин[9]. У вас есть такие достижения, которые никогда не устареют. Куда там нынешним поп-звездам.
— Вы слишком добры ко мне, дружище. Понимаю, вы движимы лучшими чувствами. Но сегодня вечером — особенно сегодня — не время надо мной шутить.
Я собирался запротестовать, но что-то в голосе мистера Гарднера заставило меня замолчать. Мы продолжали плыть в безмолвии. Честно говоря, только тогда я начал раскидывать мозгами, во что, собственно, втянулся и чем в итоге обернется вся эта затея с серенадой. В конце концов, дело я имею с американцами. Кто его знает: быть может, стоит только мистеру Гарднеру запеть, как миссис Гарднер высунется из окна с винтовкой и уложит нас на месте.
Наверное, мысли Витторио крутились в том же направлении: когда мы проплывали под фонарем на стене дома, он оглянулся на меня с таким видом, будто хотел сказать: «Ну и чудачину мы с тобой везем — верно, amico?[10]» Но я никак на это не отозвался. Не желал я объединяться с ним и ему подобными против мистера Гарднера. Витторио убежден: приезжие вроде меня только и делают, что обирают туристов, засоряют каналы — и вообще до основания разрушают этот клятый город. Порой если он не в духе, то клеймит нас как грабителей — обвиняет даже в насилии. Однажды я прямо его спросил: точно ли он распространяет о нас такие слухи, но он поклялся, что это сплошное вранье. Какой из него расист, если у него тетушка-еврейка, которую он обожает не меньше матери? Но вот однажды, когда я коротал время между выступлениями, опершись на мост в Дорсодуро, внизу проплывала гондола. В ней сидели трое туристов, а над ними нависал Витторио с веслом и во всеуслышание проповедовал вот этот самый бред. С тех пор видеться мы видимся, но товарищеского расположения он от меня не дождется.
6
7
8