Кажется, поэт неслучайно выносит слово «выгорело» в отдельную строку. Акцент делается и на образе спалённой солнцем травы. Всё это вместе находится в стихотворении Бориса Чичибабина – может быть, самом известном у него – «Кончусь, останусь жив ли…» (1946)[133]:
Субъект лирического высказывания у Чичибабина на протяжении всего стихотворения задаётся риторическими вопросами – всё это результат резкой смены экспозиции: школьные коридоры и обеденный стол сменяются на тюремные коридоры, камеры, допросы. Остаётся один образ, за который цепляется память, – красные помидоры. Но есть ещё в этом тексте и проброшенная в двух строках «вдовья тема»: «В Игоревом Путивле выгорела трава», – восходящая к «Слову о полку Игореве» и в частности – к плачу Ярославны.
Стихотворение Слуцкого заканчивается поразительной сценой – одинокие женщины танцуют вместе в райклубе:
И у Слуцкого эти женщины венчаются образами птиц. Можно предположить, что всё тех же верных лебедей. Нельзя это стихотворение рассматривать в качестве предтекста «Полины»?
Может показаться, что блатная романтика – если не домыслы филолога, то случайная тема у Губанова. Между тем у него в «Вальсе на собственных костях» появляются строчки[134]:
Встречаются стихотворения под названием «Первое блатное»[135] (процитируем лишь часть из него) и «Второе блатное»:
Здесь уже целый текст исполнен уголовных жаргонизмов: и лексически окрашенные «паскудина», «лягавая» и «блат», и чисто пацанское «вообще», и «моль», которую в данное случае можно интерпретировать как суетливую и бесполезную женщину, и, наконец, сам жанр текста, восходящий к жестокому романсу, для которого характерна примитивная и бытовая (чаще всего любовная) трагедия, заканчивающаяся убийством.
То есть представления о бандитской среде поэт имел достаточные. Где-то, как и многие, мог быть очарован этой культурой. Где-то сталкивался с ней напрямую. Это могла быть обычная пивная. Одна такая прям рядом с домом была. Как рассказал один человек, близко знавший Губанова, но пожелавший остаться инкогнито, это была одноэтажная пивная: «Маленькая кружка пива – шесть копеек, большая – двадцать. Там Лёнька выпивал, общался. И там же среди прочего были и блатные».
В этом контексте можно вспомнить и первое знакомство Губанова с Лимоновым. Последний в компании художника Вагрича Бахчаняна и Маргариты Губиной (старосты семинара для молодых писателей, который ведёт Арсений Тарковский) посетил его в Кунцево: «В аккуратненькой трёхкомнатной квартире родителей сидел абсолютно трезвый <…> вежливый, губастый и лобастый пацан. <…> В ходе беседы он стеснительно признался: “Мама у меня мусор”»[136] [полужирный курсив наш. – О. Д.].
Лимонов называет его то «противным, заёбистым, непредсказуемым, этаким гнусным характером из фильма о блатном главаре»[137], «уркой где-нибудь в тюрьме, который всех гоняет и унижает <…> несправедливым и поганым»[138], то одним «из тех отвратительных мальчиков, которых посылает задираться со взрослыми блатная компания»[139]. Оставим эти характеристики на совести писателя. Только справедливости ради уточним, что, во-первых, разговор об отношениях двух гениев ещё впереди, а во-вторых, эти характеристики относятся ко второй половине 1960-х.
133
Чичибабин Б. А. «Кончусь, останусь жив ли…» // Сияние снегов. – М.: Время, 2015. С. 14.
135
Губанов Л. Г. Первое блатное. // И пригласил слова на пир. – СПб.: Вита Нова, 2012. С. 300.
136
Лимонов Э. В. Гипсовый пионер и его команда. // Книга мёртвых. – СПб.: Лимбус Пресс, Издательство К. Тублина, 2013. С. 52.
139
Лимонов Э. В. Московская богема. // Антология новейшей русской поэзии «У голубой лагуны» / сост. К. Кузьминский и Г. Ковалев. – Псков: Орлов В. И., 2006. С. 296.