Был, конечно, Андрей Вознесенский, взявший на себя роль главного наследника футуристов, но были и яркие представители неподцензурной поэзии, готовые оспорить поэта-эстрадника, – Виктор Соснора, Геннадий Айги, отчасти ленинградская филологическая школа, отчасти хеленукты и, конечно, Леонид Губанов. Однако для того, чтобы оспаривать, нужно быть хорошо знакомым с творчеством поэта, да и с ним самим.
Давайте и мы познакомимся – и поговорим о его влиянии.
Андрей Вознесенский
Если быть честным (а как иначе?), надо признать, что абсолютное большинство молодых людей, седлающих Пегаса в начале 1960-х годов, писали не только под влиянием Пастернака, но и под влиянием Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского. Так как мы имеем дело с экстравагантной и эпатажной группой смогистов (о ней речь ещё впереди), стоит говорить преимущественно о влиянии второго.
Единственным, кто избежал (и это в буквальном смысле!) этого влияния, был Владимир Алейников. Его стихи тех лет – вереницы образов, суггестия, вольный синтаксис и что угодно ещё, а вот (столь пагубной) привычки высекать искры из неточных рифм и желания пропускать через обруч своего воображения стаи диковинных образов – у него нет.
Об остальных смогистах такого не скажешь.
Юрий Кублановский, будучи ещё мальчишкой, вычитывающим из рыбинских газет крохи поэзии, приехал в Москву, в Мосгорсправке добыл адрес поэта и без звонка и предупреждения пришёл в гости. Его приняли, выслушали и благословили на творческий путь[167]. Вознесенский не раз говорил, что таким образом он заглаживает свои «кармические» (учительско-ученические) долги перед Борисом Леонидовичем[168].
Алейников, только выбравшись из Кривого Рога в столицу, поступил точно так же, но, получив одобрение, просто стал избегать встреч, а заодно и влияния шестидесятника.
Владимир Батшев признавался, что, когда впервые пришёл – наглый юнец и борзописец – в литературную студию «Знамя строителя», которой руководил Эдмунд Иодковский[169], его привели в чувство, указав, под чьим влиянием тот находится: «Я пришёл уверенным в себе, в своих стихах, а меня быстро положили на лопатки, доказав, что стихи мои – подражание Вознесенскому (было такое – сегодня признаю)».
Многие отмечали влияние поэта-эстрадника уже после смерти Губанова. Говорили, что даже во внешнем облике у них есть нечто схожее, не говоря уже о стихах. Не стоит забывать и о губановском стихотворении «Во мне стоит зима семнадцатая…», посвящённом старшему товарищу.
Михаил Айзенберг писал, что «[Губанов] – поэт талантливый, хочется сказать – стихийно талантливый, потому что всё сильное, удачное в его вещах появлялось скорее вопреки авторской позе нового Есенина. Интонационно у него есть много общего с Вознесенским, но лирическая отвага иногда перекрывает даже это»[170].
Эдуард Лимонов (их отношения мы ещё будем разбирать отдельно!) в одной из своих последних книг ни с того ни с сего вспомнил о старом товарище – язвительно, с ядом, как он любил, и в стихах[171]:
«Икал за Вознесенским» – конечно, грубо. Но строчка «Московского лета шакал» как будто сглаживает это и, несмотря ни на что, возвеличивает Губанова.
Да и что уж говорить, в самом начале своего творческого пути он достаточно много заимствовал[172]. Это не плохо и не хорошо. Так есть. Гению можно, ему всё простительно.
Заимствовал ли что-то Вознесенский? Об этом много говорят, но как-то бездоказательно. Единственное, что попалось на глаза, – заимствование губановского образа из стихотворения «Моя свеча, ну как тебе горится?»: «Моя свеча, ну как тебе теряется? Не слезы это – вишни карие»[173]. Эстрадник спустя несколько лет выдал в «Саге» (входящей в «Юнону и Авось»): «Не мигают, слезятся от ветра безнадежные карие вишни»[174]. Но, может, было что-то ещё?
167
Кублановский рассказывал: «С Вознесенским я познакомился благодаря Аксёнову. Живя ещё в Рыбинске, прочитал его покаянное письмо. Я был настолько потрясён тем, что он сдал все позиции (мне было всего четырнадцать лет), что я просто убежал в Москву, чтобы поддержать Вознесенского и его “Треугольную грушу”, которая только что вышла. Её я просто обожал. И Вознесенский успокоил меня: “Молодой человек, не бойтесь. По пути Аксёнова я не пойду”…» – Из беседы с Ю. М. Кублановским. 10 октября 2019 года.
168
Андрей Вознесенский вспоминал: «Хочется через новых [поэтов] отдать свои долги Пастернаку. <…> Вспоминается рыбинский школьник Юра Кублановский, его преданный самоотверженный взгляд. Стихи, присланные им, мне показались интересными. Я перетащил его в Москву, помог поступить в Педагогический институт. Мать его, не то местный прокурор, не то партработник, звонила мне, просила отступиться, не губить мальчика. Но его увела поэзия. И сегодня матерый литератор, он показывает мне мой конверт с письмом, посланный в давний Рыбинск». – Подробней см.: Вознесенский А. А. Крёстная крестница. // Прожилки прозы. – М.: ПРОЗАиК, 2011. С. 240.
169
Эдмунд Феликсович Иодковский (1932–1994) – поэт, прозаик, журналист. Руководитель нескольких литературных объединений. Один из немногих, кто действенно помогал смогистам.
170
Айзенберг М. Некоторые другие. Вариант хроники: первая версия // Вавилон. URL: http://www.vavilon.ru/texts/ aizenberg/aizenberg6-33.html
171
Лимонов Э. В. Свободно вращаясь в бульоне. // Поваренная книга насекомых. – СПб.: Питер, 2019. С. 17.
172
А вот чтобы была обратная ситуация, когда поэт-эстрадник что-то брал у неподцензурного поэта, представить возможно, однако нужны доказательства. За неимением оных, разговор можно отложить до лучших времён.