Мы решили расспросить Кублановского – как он видит эту ситуацию:
«Губанов что-то брал у Вознесенского, безусловно, так и было. Чего Вознесенскому подворовывать, если он почти не читал Лёню? Что-то по диагонали посмотрел и всё. Это был советский поэт, печатавшийся в газетах “Правда” и “Известия”, написавший поэму “Лонжюмо” о Ленине, написавший, мол, на минуту Лениным был Андрей Рублёв. Человек шёл своим путём. И советская власть сумела его как-то адаптировать, потому что железный занавес уже не был так крепок, и нужно было что-то предъявлять Западу, каких-то свободолюбцев, которые у нас есть; но, разумеется, власть держала их на коротком поводке»[175].
Губанова адаптировать было невозможно: не то поколение, не тот темперамент, не те амбиции.
Но давайте лучше посмотрим конкретные примеры заимствований.
Строчки из «Полины» – «Уходим в ночь от жён и денег / На полнолуние полотен» – растут из «Параболической баллады»[176] [курсив – наш]:
Даже в фельетоне (!) «Лилитеский гелой» М. Виленский намекает на это: «Но мне всё же думается, что автор в известной степени должен опираться на свой жизненный опыт, на собственные личные переживания, иначе как же… Вот, скажем, художник Гоген уехал на остров Таити и там создал свои знаменитые картины…»[177]
Из другого стихотворения поэта-шестидесятника выходят многие и многие губановские строчки: «Я в Переделкино – я в соснах», «А я в загуле, я в Кусково» и т. д.:
Или вот ещё пример из раннего Вознесенского[179]:
Для Губанова вообще важно не только размещение в ударной позиции этого «я» в необходимых лирических декорациях, но и проникновение в самую суть вещей, дабы изнутри понять их, стать их частью, а то и полностью стать этой вещью – и тогда стихотворение становится похожим на заговор: «Я – дар Божий, я, дай Боже, нацарапаю…», «я – тихий зверь, я на крестах, я чьё-то маленькое “надо же”»[180], «я – выстрел»[181], «я скит, который во хмелю, я девок лапаю и бью», «я – инок, я – иконостас»[182], «я – сегодня самый пропащий бурлак»[183]. «Я пастух, бреду с молоденькой дудочкой на карнавал», «я – звезда с вишнёвой дудкою»[184], «Я – у собора под глазами, ты – под глазами у меня»[185].
Если попадался диковинный образ, можно взять и его. Вот Вознесенский обронил «стакан крови» в «Охоте на зайца» (1963)[186]:
А вот Губанов уже адаптирует этот образ:
Или другой пример. Вознесенский в знаменитом стихотворении «Пожар в Архитектурном» рифмует:
А после Губанов в «Полине» использует ту же рифму:
Брал взаймы (да и так) Губанов не только строчки и образы, но и деньги. Всегда весело и придумывая новые истории. Но гению всё простительно!
Юрий Зубков, близкий товарищ поэта, вспоминал:
«…однажды оказались в доме на улице Горького, Лёнька сказал, сейчас у нас будет много денег, здесь живёт Андрей (Вознесенский), он позвонил, дверь открыли, я остался ждать на лестнице. Минут через пять Лёнька вышел с тридцатью рублями. Вот потратить эти тридцать рублей нужно было до конца, оставить хоть рубль было неприлично и даже непристойно. Так что хочешь не хочешь, нужно было пировать».
176
Вознесенский А. А. Параболическая баллада. // Антимиры (избранная лирика). – М.: Молодая гвардия, 1964. С. 108.
178
Вознесенский А. А. «Я в Шушенском. В лесу слоняюсь…» // Антимиры (избранная лирика). – М.: Молодая гвардия, 1964. С. 162.
179
Вознесенский А. А. Вечернее. // Сорок лирических отступление из поэмы «Треугольная груша». – М.: Советский писатель, 1962. С. 28.
180
Губанов Л. Г. Импровизация. // И пригласил слова на пир. – СПб.: Вита Нова, 2012. С. 27.
183
Губанов Л. Г. Фатальная акварель. // И пригласил слова на пир. – СПб.: Вита Нова, 2012. С. 36.
184
Губанов Л. Г. «Разворован куст смородины…» // И пригласил слова на пир. – СПб.: Вита Нова, 2012. С. 41.
185
Губанов Л. Г. Любимой вместо оправдания. // И пригласил слова на пир. – СПб.: Вита Нова, 2012. С. 60.