«Квартира Сапгира на “Бауманской” располагалась в дореволюционном доходном доме конца XIX века. Скучный дом в тоскливом районе. Пожалуй, одна только колокольня Елоховской церкви оживляла эти места <…>
Безрадостное место. Не знаю, как Сапгир мог жить тут. Окна его квартиры смотрели во двор-колодец. За исключением одного – балконного – с видом на Елоховскую церковь. В конце этого запомнившегося вечера мы по одному или группами выходили на балкон, чтобы вырваться и подышать. Покойный Леонид Губанов пригласил меня на своё чтение у Сапгиров. Кира поставила на журнальный столик пакеты с ломтиками жаренной в масле картошки и ещё какую-то мелкую закуску. Водка пилась в изобилии и как бы нарочно быстро, чтобы мгновенно подействовать. Мы начали оживлённо обсуждать разные общественные и литературные проекты. <…> В тот вечер Сапгир показался мне задумчивее, грустнее, чем прежде. Напивался он с тем же воодушевлением, что и остальные, ожидая чтения стихов Лёней Губановым. Я не помню, что читал в тот вечер Губанов <…> Общее впечатление было, что это поток поэзии, извергнутый талантливой натурой, которая весьма эклектично переварила опыт Есенина, Маяковского и Вознесенского. В моём возбуждённом водкой мозгу роились звуки губановских строк, где в дьявольской фантасмагории груди клубились на аэродромах животов, а жадные губы отсасывали сперму грядущего и блядущего всемирного потопа <…> Генрих всему происходящему нежно радовался, как бог Саваоф, породивший землю и всё сущее»[204][205].
А потом все вместе, всей молодой андеграундной бандой, брали МГУ. Владимир Радзишевский рассказывал:
«Я слушал его на ночь глядя в комсомольском бюро на филфаке Московского университета, за бетонными спинами Герцена и Огарёва. Это было после публикации в “Юности”, но, по-моему, ещё до СМОГа. Похоже, в конце 1964-го. В формате, как сказали бы сейчас, семь на восемь, восемь на семь. Губанов привёл с улицы семерых-восьмерых своих оруженосцев. И студентов набралось столько же. Плюс лысеющий доцент – от партбюро. Доцент время от времени вставлял что-то из своей далёкой ифлийской молодости. <…> Губанов был тише воды. Только когда стал читать стихи – как с катушек сорвался. Он то раскидывал руки в отчаянии, то погружал лицо в ладони, скорее выл, чем пел, мотал головой, заклинал, захлёбывался и неистовствовал. Казалось, он и не видит никого, и читает одному себе: “Белый пруд твоих рук очень хочет меня, / Ну а вечер и Бог, ну а вечер и Бог?” Конечно, это сейчас я выписываю строчки из выплеснутого тогда стихотворения, а в те минуты только и мог ухватить, что “белый пруд твоих рук” да ещё “серый конь моих глаз”»[206].
Вот такая андеграундная братия получается. Слава Лён – тут надо отдать ему должное! – дал всем будущим литературоведам идею обозначить это время Бронзовым веком русской литературы – вослед за Золотым и Серебряным. Что ж, почему бы и нет? Звучит, может быть, не особо, но логика в этом есть.
Старая гвардия
Шестидесятники, чертковцы, ахматовские сироты приходили в литературу и шли на прямой контакт с поэтами Серебряного века. Им было важно донести «теплоту рукопожатия» до друг друга и до массового читателя, то есть издать своих учителей и забытых или запрещённых поэтов.
Губановское окружение изначально выбрало иную парадигму – внесоветскую (не антисоветскую, а именно внесоветскую).
У самого поэта было[207]:
Было важно выйти из культурного поля СССР. Поэтому-то у молодых людей и возникает столь одиозный список «литературных икон»: Рублёв и Баян с явным национальным оттенком, вольнодумцы Радищев и Достоевский, серебряновековские Цветаева и Пастернак, насильно вытолканные из страны Бердяев и Тарсис[208].
Если посмотреть на столь различные и даже противоречивые литературные пристрастия, опять-таки можно увидеть, что чуть ли не единственная консенсусная фигура для них – это именно Пастернак. И Вознесенский, у которого они учились и которого сбрасывали с «космолёта современности».
Но давайте посмотрим, с кем из старой гвардии доводилось им иметь дело?
Владимир Батшев отмечает, что Губанов тогда знал всю старую литературную Москву (правда, ядовито называет их «бывшими знаменитостями») и водил друзей по салонам Лили Брик и Рюрика Ивнева, захаживал в гости к Евгению Пастернаку[209], Нине Манухиной, Александру Квятковскому, Алексею Кручёных, Александру Галичу, Александру Солженицыну и Сергею Гейченко[210].
204
У Сапгира же состоялось знакомство с Алексеем Хвостенко. Тот сам об этом вспоминал в беседе с Юрием Крохиным, который выцепил музыканта для беседы о Вадиме Делоне: «Мы с ним познакомились очень давно, в Москве, в начале 60-х, когда он был совсем мальчиком. Я был лет на 7 старше. Он входил в группу смогистов, и они меня хорошо приняли с моими стихами, песнями и картинами. Познакомились на моей частной выставке, квартирной, которую мне предложил устроить у себя Генрих Сапгир. Туда явились смогисты…» – Подробней см.: Крохин Ю. Души высокая свобода. – М.: Аграф, 2001. С. 113.
208
Владимир Алейников подмечает одну характерную особенность Тарсиса в кругу молодёжи: «В данном случае – воспоминание, да какое! – о Пастернаке. Сводилось оно всегда, в любых обстоятельствах, к следующему: “Иду я как-то по улице Горького вверх, а навстречу мне, вниз, идет Пастернак. Поздоровались. «Как дела, Борис Леонидович? – спрашиваю его. – Чем заняты?» – «Да вот, Валерий Яковлевич, – отвечает Пастернак, – курить надо бы бросить!» – И дальше пошел. Какой человек! Простой в обращении. Без всякой заносчивости. Доверился мне. Рассказал о своей проблеме!..” Рассказ этот слышал я, наверное, раз десять». – Подробней см.: Алейников В. Д. СМОГ // Собрание сочинений в восьми томах. – М.: РИПОЛ классик, 2015. Т. 6. С. 223–224.
209
В архиве Е. Б. Пастернака остались рукописи и машинописи стихотворений Л. Г. Губанова – «Гусли», «Блокада», «Палачам», «Преображение» и др. (РГАЛИ. Ф. 379. Оп. 6. Ед. хр. 921).
210
Возможно, ходили ещё к Алисе Порет, возлюбленной Д. И. Хармса. Басилова точно её посещала. Могла привести к ней и Губанова. О посещении Басиловой мы узнаём из дневника Игоря Холина: «8 октября. Суббота. У Алисы Порет маленький бомондик. Как всегда, очень интеллигентно и, следовательно, скучно. Гости: я, Алена Басилова, полька Магда – литературовед. Приехала по поводу обериутов. Цыферов. Остальных не знаю. Алиса читала свои рассказики. Очень мило. Большего о них не скажешь». – Подробней см.: Холин И. С. С минусом единица. Повесть, дневник, записки. – Вологда: Библиотека московского концептуализма Германа Титова, 2020. – Малая серия. – С. 94.