— Тут, это… о том пиджачке… ну, что третьего-то дня… — сказал Игнат, когда его хозяйка, вымытая и облачённая в новое кимоно, расчёсывала волосы у зеркала.
Жозефина Генриховна ненавидела армейский жаргон почти так же, как деревенский. Но не стала поправлять слугу, вопреки обыкновению. Жадно спросила:
— И что?
— Видали с Анчуткой-то… ну, его… у этой… ну, где… где она, значит…
— У библиотеки?
— Ну дак… в кафешке тоже… Поспрошать у её?
— Девчонку не трожь, — отозвалась Жозефина Генриховна резко. — Знаю, как ты спрашиваешь. Сама разберусь.
С Анной, подумала она… Лже-архитектор знаком с паршивкой…
— Тут новый тип возле нашей барышни объявился, с ним бы разобраться, — продолжила колдунья. — Видел?
Игнат кивнул.
— Кого-нибудь ещё заметил?
— Кого?
— Кого-нибудь постороннего. За мной следили на улице, взгляд чужой чувствовала, недобрый… А кто, откуда — не поняла.
— Виноват, не углядел…
— Ладно, поставь размораживаться материал и ступай. Будешь нужен — позову.
Она собрала волосы в узел на затылке, заколола длинными деревянными шпильками и пошла в свой кабинет.
Паркет в комнатах до блеска натёрт мастикой. Сделанные на заказ портьеры на окнах, обитая шёлком мебель… Стены обшиты деревянными панелями, затянуты драпировочной тканью — обоев Де Лануа не признавала. Антикварные безделушки, собранные с любовью за долгие годы.
Золтан встрепенулся, когда Жозефина Генриховна появилась в кабинете. Открыв один глаз, посмотрел на хозяйку и сказал:
— Nouvelles de fr-r-raiche date… mer-r-rdeuse![2]
Как истинный аристократ, он выражался исключительно по-французски.
Де Лануа машинально согнала птицу с кресла. Ворон обиженно захлопал крыльями, но погруженная в свои мысли колдунья не обратила на него внимания.
Отца Жозефины Генриховны не было в живых очень давно.
Но годы не стёрли её детских воспоминаний об осторожности отца, которую она считала мнительностью. Де Лануа-старший мог прервать выступление, увидев в зале человека, который ему чем-то не нравился — и не выйти в этот вечер на арену. Мог из-за какой-нибудь случайности или совпадения бросить запланированные гастроли и исчезнуть — на месяц, на два, на три… И появиться вновь в любой из сопредельных стран, примкнув к новой труппе — известный маг и чародей всегда обеспечивал полные сборы…
Лемберг.
Да, это было в Лемберге, за полгода до смерти отца…
Жози семь лет, и она уже научилась видеть не глазами, хотя зачастую не понимает, как истолковать увиденное… Жаркий летний день, до выступления несколько часов, окна гостиницы Рогальского широко распахнуты, они с отцом наблюдают за неспешно фланирующими прохожими, и он показывает и объясняет Жози — кто из гуляющих чем болен и когда, скорее всего, умрёт; потом пальцы отца жёстко, до синяков стискивают плечо дочери, и оттаскивают от окна, и срывающийся шёпот ввинчивается в ухо: беги! где и когда увидишь такого — беги! бросай всё и беги! Жози осторожно смотрит сбоку, из-за гардины: невысокий, худощавый господин, молодой, в приличном костюме, трость, котелок… Она закрывает глаза и не понимает ничего — внутренней сущности человека нет, спрятана, закрыта непонятной серой завесой, и чувствуется из-под неё лишь опасность, и сила, и ищущий, рыскающий по сторонам взгляд — взгляд не глазами…
Выступление мага и престидижитатора Де Лануа в тот вечер не состоялось.
Жозефина Генриховна выполнила родительский завет лишь отчасти.
Два или три раза в жизни ей встречались люди, похожие на того, так напугавшего отца в Лемберге. Встречались случайно, в толпе… Она не бежала, бросив всё, — тихо и незаметно отходила подальше. И никаких последствий от этих встреч не было.
Но позавчера…
Позавчера Де Лануа интереса ради решила посмотреть на импозантного мужчину лет сорока, пришедшего к ней… (Ухоженное, потрясающе сохранное для её лет тело Жозефины всё ещё заставляло интересоваться мужчинами не только как денежными клиентами…) Да это был и не клиент — сотрудник городской администрации, озаботившейся вдруг сохранностью старого фонда. После она позвонила нужным людям, связей у Де Лануа хватало, — человек с указанной в удостоверении фамилией никогда не числился в штате ни архитектурно-планировочного, ни какого иного управления…
Но главное было не в этом.
По внутренней своей сущности лже-архитектор был точной копией человека из Лемберга — серая преграда, маскирующая и защищающая одновременно, — и ощущение угрожающей силы, из-за этой преграды исходящее…